— Помню, и очень хорошо, ваше величество. И позвольте добавить: вы просили герцогиню Сомерсет заступиться за меня и позволить мне вновь соединиться с моей госпожой — за это я вам всю жизнь буду признательна.

— Тогда не забывайте вместе с господином своим каждый день бывать у мессы и постарайтесь смягчить сердце моей сестры — боюсь, что у нее сердце матери, — добавила Мария с неожиданной злобой. — А это, — повернулась она к Джону, — и есть мастер Эшли?

— Да, ваше величество, — ответила я. — С вашего позволения, это господин мой Джон, верный слуга ее высочества и своей новой королевы.

Джон низко поклонился, ударился седалищем о стену, подался вперед и едва не боднул королеву в живот. В другой ситуации это меня бы очень насмешило, но сейчас ситуация казалась смертельно опасной.

— Прочный союз двух любящих сердец, — произнесла Мария. — Ах, как я завидую вам. К такому браку стремлюсь я сама и скоро добьюсь своего. Что же до моей младшей сестры, позаботьтесь, чтобы она ничем не была связана, — приказала королева, а тем временем ее приближенные столпились совсем рядом, стараясь услышать, что она говорит. Поэтому последние слова она почти прошипела: — Чтобы она не была связана с теми, кто пожелает нанести мне вред. Проследите за этим!

— Будет исполнено, ваше величество, — почти в один голос ответили мы с Джоном.

Мария стукнула по ладони сжатым кулаком и едва слышно сказала:

— Особенно тогда, когда народ мой узнает, что я собираюсь выйти замуж за испанского принца Филиппа, уроженца любимой страны моей матери, я не желаю, чтобы недовольные стали толпиться вокруг моей сестры, ибо сама по себе она, я совершенно уверена, ни за что не нарушит моей воли.

— Не нарушит, ваше величество! — заверила я громче, чем хотелось бы в царившей вокруг тишине. Джон предостерегающе сжал мне локоть — а может быть, просто пытался удержаться на ногах: ведь этого испанского брака, слухи о котором уже ходили, английские протестанты боялись больше всего на свете.

Но одна английская протестантка, Кэтрин Чамперноун Эшли, еще больше боялась другого — того, что в ближайшие годы дочь Екатерины Арагонской перенесет давнюю и горячую ненависть к Анне Болейн на принцессу Елизавету.

За последующие четыре месяца, когда Елизавета со всей свитой ожидала вестей о браке королевы с испанским принцем, неприятности стали сыпаться на нас одна за другой. Нортумбеленда уже давно казнили, но в феврале состоялась казнь Джейн Грей, кузины Елизаветы, и ее супруга Гилдфорда Дадли. Джейн была обезглавлена на том же самом месте, где простилась с жизнью Анна Болейн. Это вновь напомнило мне о том ужасном дне, и я просыпалась по ночам от мучивших меня кошмаров. Меня утешали Джон и даже Елизавета — в ту ночь, которую я провела рядом с ней, потому что принцессе нездоровилось, — хотя ей я ничего не сказала о том, что именно мне приснилось.

— Слава Богу, королева не приказала казнить Робина, — не раз повторяла мне Елизавета. — Его жена сейчас далеко от него, и я молюсь о том, чтобы он утешился и исполнился отваги уже от того, что ему оставили жизнь. Он ведь только исполнял приказ своего отца, когда пытался арестовать Марию во время мятежа Джейн Грей. По своей воле он никогда не стал бы этого делать.

Меня беспокоило то, что Елизавета была, очевидно, рада разлуке Роберта с женой. Однако вскоре нас постигли худшие беды. Как и предсказывала Мария и как и опасались мы с Джоном, поднялось новое восстание, а тот, кто стоял во главе, объявил Елизавету законной королевой. Елизавета прибегла к испытанному способу избегать грозивших опасностей — она легла в постель, притворившись больной. Впрочем, она действительно расхворалась — жидкость плохо выходила из ее организма, отчего ее худое тело и узкое лицо сильно отекли.

Как ни печально, одним из очагов этого восстания стали западные графства, в том числе мой родной Девон и Корнуолл. Но сильнее всего мятеж разгорелся на юге, в Кенте, — именно оттуда его вождь, получивший поддержку народа, повел свое оборванное войско на Лондон. К несчастью, то был сын человека, любившего Анну Болейн с юности до самой ее смерти, и это было известно Марии. Отец его к тому времени уже умер, во главе же восстания стоял Томас Уайетт-младший, и нам всем предстояло жестоко и безвинно пострадать за те события, которые позднее стали называться «восстанием Уайетта».

Я лежала, согревшись, в постели, но на этот раз не чувствовала себя безмятежно даже в объятиях мужа. Вот-вот должно было взойти солнце, слабый свет пробился через неплотно задернутый полог. Мы сейчас были не в Хэтфилде и даже не в столь милом нам с Джоном Энфилде, а в Эшридже — имении Елизаветы, которое мы посещали время от времени. В последнее время Елизавета предпочитала его всем прочим, потому что здесь она находилась дальше всего от сестры.

До нас доходили сведения о том, что поход Уайетта на Лондон едва не увенчался успехом, поскольку постоянной армии у королевы Марии не было, а советники ее не допускали мысли о том, что толпа мятежников представляет собой реальную угрозу. Но сама Мария с той же отвагой, с какой она отвоевала трон у сторонников Джейн Грей, торжественно проехала по всему Лондону и в ратуше обратилась с воззванием к горожанам. «Наберитесь смелости! — воскликнула она, как сообщал нам в своем письме Сесил. — Стойте твердо, ничего не страшитесь!» Сесил писал, что она также обманула горожан: пообещала, что ни в какой брак с иностранцем не вступит, тогда как все условия этого союза уже были оговорены. Как бы то ни было, лондонцы выступили на ее стороне; третьего февраля Уайетта схватили и заключили в Тауэр. Мы боялись того, что под пыткой он может сказать, будто бы Елизавета поощряла или даже подталкивала его к измене.

— Не спишь, любовь моя? — тихонько проговорил Джон, лаская губами мое обнаженное плечо.

Он потянулся и сладко зевнул — не похоже, чтобы он всю ночь не спал и переживал. А я вот не смогла уснуть, потому что даже в его объятиях меня не отпускал страх.

— Я уже давненько проснулась. Если я не сплю, то и кошмары мне не снятся. Ты понимаешь, королева Анна вроде бы является ко мне из могилы и предостерегает.

— О том, что королева Мария ненавидит Елизавету?

— Можно и так сказать. Анна всегда умоляет меня позаботиться о дочери, сберечь ее. Но я сама так напугана — как же я смогу защитить ее в нынешние времена, когда мне не на что опереться?

— Боюсь, скоро станет еще хуже, — прошептал Джон и крепче прижал меня к своей мускулистой волосатой груди. Мы приникли друг к другу. — Как бы королева не уступила своим советникам и не начала расправляться с теми, кого она клеймит как еретиков — черт бы побрал испанцев, папских лакеев, которые отравляют ее своими лживыми речами.

— Еретиков… — шепотом повторила я. — В понимании Марии, это и мы с тобой, потому что не склоняемся перед ее папской верой. А те книги, что спрятаны в твоих комнатах у королевских конюшен в Лондоне, да еще и те, которые я оставила в Сомерсет-хаусе…

— Да, надо бы их оттуда достать и перепрятать подальше от нашего жилья и от особняков принцессы — сразу же, как только окажемся там в следующий раз. А твои кошмары, возможно, связаны с тем, что ты слышала: если королева выйдет замуж за испанца Филиппа, она объявит брак отца с Анной Болейн незаконным. Тогда Елизавета снова станет незаконнорожденной, а незаконнорожденная дочь не сможет взойти на трон, случись что с Марией. Но сможет ли Мария родить детей? Не слишком ли она стара для этого?

— Ты хочешь сказать — как и я?

— Нет, любовь моя. Ты слишком болезненно это воспринимаешь. Я только имел в виду, что эта история с Уайеттом может подстегнуть Марию поторопиться с отстранением Елизаветы от прав наследования престола.

— Что он за дурак — собрал войско и двинулся на Лондон под именем Елизаветы! Он же не только ничем ей не помог, он навредил ей! Надо мне вставать — пойду посмотрю, как она сегодня себя чувствует. Меня беспокоит ее отечность — как бы не выяснилось, что у нее снова начинается бледная немочь. Принцесса ослабела и стала совсем бледненькой.