Я невольно кивнула, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы. Значит, Елизавета несет на душе и этот груз: она знает, что Мария не любит ее, и знает отчего. Ну, если она способна это вынести, то возможно, готова и к остальному.

— Если это вам о чем-нибудь говорит, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, — у моей матушки было гранатовое ожерелье, которое после ее смерти перешло ко мне, но его забрала моя мачеха. Послушайте, любушка моя, — продолжала я, повернувшись к Елизавете, — вы мудры не по годам, а потому мне есть что вам сказать и есть что передать. Но что это такое и что оно означает, должно остаться нашей тайной. Вы умеете хранить тайны?

Принцесса крепко сжала губы, посмотрела на меня потемневшими глазами и торжественно кивнула.

— Я собиралась сделать это, когда вы будете постарше — даже не знаю, насколько старше. Видите ли, когда ваша матушка была в тюрьме, в Тауэре, перед смертью…

— Это было несправедливо! — взорвалась Елизавета. — Ты же говорила, что мои родители любили друг друга, когда встретились и когда родилась я!

— Да, да! — воскликнула я и притянула ее поближе, чтобы можно было обнять ее за плечи.

Я заметила, что телохранители не только отошли на довольно большое расстояние, но и вели себя благородно, отвернувшись и глядя на оленя, промелькнувшего среди деревьев. Ни им, ни кому-либо другому нельзя было знать о том, что я собиралась сказать и сделать — разве только Джону, может быть, потому что с ним я делилась многим из того, что тяготило мою душу.

— Милая моя девочка, никогда не сомневайтесь в том, что вы были плодом любви. Да только иной раз любовь длится не слишком долго.

— Любовь моего отца — да, но разве и любовь моей мамы так быстро закончилась?

— Нет, и перед смертью она произнесла речь, из которой можно было понять, что она по-прежнему любила и чтила его. — «Боже милостивый, — молилась я, — помоги мне отыскать нужные слова». — И вы тоже должны чтить его, что бы он ни говорил и ни делал — не только потому, что он ваш отец, но еще более потому, что он наш король. А теперь послушайте меня. Если я дам вам что-то очень-очень важное и дорогое от вашей матушки, вы должны торжественно поклясться, что не скажете об этом никому, особенно вашему отцу, потому что он не пожелает этого понять. Это дар, который ваша матушка втайне вручила мне для вас.

— Так почему же ты не передала мне его раньше? — спросила девочка, слегка отодвигаясь.

— Потому что королева Анна взяла с меня слово ждать до той поры, пока вы не повзрослеете и уже не потеряете его случайно. Я ждала, когда вы станете достаточно взрослой, чтобы принять этот дар с благодарностью и любовью и сумеете хранить его в тайне.

К моему огромному удивлению, Елизавета, словно уже все зная, взглянула на перстень. Какая умная девочка! Я не спеша стянула с пальца золотое кольцо с рубином, которое столько лет носила не снимая.

— Взгляните, любушка моя, — прошептала я, прогоняя непрошеные слезы. — Надо нажать на этот камешек, и вы увидите портреты — ваш собственный и ее.

Елизавета открыла рот от удивления, когда я передала перстень ей. Не в силах выговорить ни слова, она долго-долго смотрела на портрет своей матери.

— Значит, в каком-то смысле мы с ней все же по-прежнему вместе, — прошептала она наконец.

— Да. Да, ваша мать очень сильно вас любила. Ваш отец тоже вас любит, только по-другому.

— В этом и разница между мужчинами и женщинами, верно? Они любят иначе? Ах, Кэт, спасибо тебе, спасибо! — воскликнула принцесса и крепко обняла меня. — Я буду всегда носить этот перстень на шее, на цепочке, пока он не станет мне впору.

— Его можно уменьшить.

— Нет, я не отдам его ни на минуту и не хочу, чтобы перстень стал не таким, каким мама вручила его тебе. И еще, Кэт… Я крепко люблю тебя, а теперь даже больше, потому что ты знала ее, а она тебе доверяла, как доверяю и я!

В тот день мы сидели и плакали, повернувшись спиной к телохранителям; Елизавета не выпускала из рук перстень, а я прижимала ее к себе. Когда же мы пошли назад к дому, держась за руки, в небе над нами пролетел белый сокол, и я восприняла это как знамение: душа Анны наконец освободилась.

Но этот подарок, даже спрятанный под корсетом Елизаветы, неожиданно повлек за собой серьезные неприятности. В следующем месяце в Эшридже принцесса преподнесла королю прекрасную подушку, на которой вышила розы Тюдоров[53]. Король, отойдя немного в сторону вместе с Маргарет Брайан, посмотрел на меня и подмигнул. Но потом все пошло совсем не так, как надо.

Елизавета играла в шары с принцем Эдуардом на лужайке, за стенами замка. Неподалеку находился и дядюшка принца Эдуард, ныне граф Хартфорд, старший брат Тома, тот самый, которого этот негодяй не выносил. Эдуард денно и нощно пекся о благополучии своего царственного племянника. Король, благослови Господь его и его чудесную королеву, немного раньше в тот же день пообещал направить в парламент новый закон о престолонаследии, включив в число возможных наследников Марию и Елизавету, так что даже Мария в тот день улыбнулась. Ей, как и Эдуарду, и Елизавете, очень нравилась новая мачеха.

Но вдруг принц замер и воскликнул пронзительным голосом шестилетнего мальчишки:

— А почему у тебя на цепочке колечко, сестра?! Видишь, оно выглядывает из-под корсета? Ой, оно открылось! Там внутри две картинки. Дай мне посмотреть!

У меня душа ушла в пятки. Если уж Эдуард чего-нибудь хотел, то получал непременно.

— Не покажу, милорд, потому что эти картинки — только для меня, — с нервным смехом возразила Елизавета, стараясь вырвать перстень из рук брата.

— Но я хочу посмотреть! Дядя! — недовольно надул губы мальчик, обращаясь за помощью не к королю, а к Эдуарду Сеймуру. — Скажи, чтобы она мне показала!

— А ну прекратите! — гаркнул король.

Все тут же умолкли. В последнее время Генрих стал крайне раздражительным из-за того, что у него на ноге воспалилась язва. Она жгла его словно огнем и причиняла сильную боль, несмотря на все старания королевского лекаря доктора Баттса и заботливый уход королевы. Теперь король, сидя в кресле, клал больную ногу на скамеечку.

— Подите сюда, оба.

И дети подошли — робко, как побитые собачонки. Сердце молотом застучало у меня в груди. Как жаль, что рядом не было Джона — мне был необходим хоть какой-нибудь союзник. Колени мои стали подгибаться: король взял кольцо, висевшее на шее Елизаветы, и поднес к глазам. Он сощурился, рассматривая портреты, потом притянул дочь ближе к себе.

«Все кончено, — мелькнула у меня мысль, — меня сейчас прогонят». В мозгу отчетливо вспыхнули картины всей моей жизни, в особенности же последняя встреча с Анной в Тауэре и вид ее отрубленной головы с шевелящимися губами.

— Кто тебе это дал?! — загремел король и резко сорвал цепочку с шеи Елизаветы. — Это же портрет Анны Болейн!

— Моя матушка оставила это для меня, — ответила Елизавета неожиданно твердым голосом, почти со злостью и уж никак не с испугом. — А мне дал этот перстень не знакомый, но добрый человек, — соврала она без запинки, хотя и была на волосок от гибели.

— Мне он не нужен!

— Конечно, ваше величество, перстень ведь мой.

— Я говорю не об этом. Ты что, решила мне дерзить? Эх, вот уж поистине дочь своей матери! Ты должна выбрать, кто тебе дороже, и раз уж отдаешь предпочтение ей, значит, ты и сама такая же. Хочешь причитать над этим перстнем — ладно, бери его и убирайся. И не пиши мне, не умоляй позволить тебе вернуться. А я-то собирался включить тебя в число вероятных наследников престола!

Мария Тюдор, качая головой, подошла ближе и заглянула через плечо короля. Она прищурилась, потому что была близорука, потом нахмурилась.

— Ваше величество, — сказала Елизавета, — я вас люблю и почитаю превыше всего на свете.

«Хорошо», — подумала я. Этому я ее учила, вопреки собственным чувствам.