Проводить Смита вышли все от мала до велика. Кутаясь в жёлтые тряпки, мальчишки-послушники жадно потягивали последние, подаренные на прощание сигареты. Хозяйки вынесли шарики масла, завёрнутый в тряпицу окаменелый горох и немного дикого мёда в коробе из ротанга.

Наступили последние минуты. Анг Темба уже вывел за ворота яков, украшенных пёстрыми лентами, старый согбенный монах, окурив людей и животных можжевёловым дымом, набросил на плечи склонившегося в поклоне американца белый прощальный ходак. Нетерпеливо ржали, предчувствуя дальний поход, лошади, взбрыкивая, отгоняли слепней. Храмовая прислуга, выстроившись на стенах, провожала гостя хриплым пением длинноствольных раздвижных труб. Их варварский рёв поразил Смита какой-то первозданной мощью и безнадёжностью. Они словно заживо отпевали уходящих. Гребенчатые шапки трубачей, столь похожие на шлемы героев Троянской войны, колыхались в такт натужно раздуваемым щекам. Полоскались на ветру шафраново-алые монашеские одежды, и пальцы молившихся о благополучии в пути соединились в прощальном касании.

Даже старый лама показался в дверях библиотеки и, опустившись на несколько ступенек, поднял чётки, благословляя.

Все казалось Смиту неповторимым и вещим. Он навсегда покидал причудливый милый мирок, к которому успел прикипеть сердцем, и его томило ощущение нереальности. Вот он сделает шаг, ещё один, и все растечётся в небе, словно мираж, или навсегда захлопнется в складках нездешних пространств и небывших времён.

Повинуясь нахлынувшему чувству, он, как рыцарь, уходящий в крестовый поход, взмахнул белым шарфом, прощаясь с верховным, и, подбежав к Джой, куртуазно встал на одно колено. Она подняла его, поцеловала в лоб и, не сдержав слез, осенила крёстным католическим знамением.

Смит обнял Валенти, оседлал свою покорную лошадку и выехал за ворота.

Догоняя растянувшийся караван, он вынул блеснувший червонным жаром корнет-а-пистон и заиграл любимую мелодию, которая рвала и нежила его потерянное сердце: «Ты с красоткой усни на зелёном лугу…»

Ни разу не обернувшись, он не видел, как проскользнул в распахнутые ворота тёмный призрак с кровавой раной в груди. Шарахнулись в стороны люди, открывая дорогу к лестнице, и незрячий лунатик начал медленно подниматься, нащупывая нетвёрдой ногой очередную ступень. Добравшись до площадки, где стоял верховный, он уронил испачканный кровью свиток и рухнул у ног властелина, чтобы обрести долгожданный покой, ибо умер ещё несколько часов назад, когда разрывная пуля с оранжевой головкой разворотила ему грудную клетку.

13

На третьи сутки караван, к которому у реки присоединились Макдональд с Аббасом, достиг заповедной рощи, посвящённой богине Матери, откуда начинался долгий подъем на перевал.

У камня, выкрашенного пылающей киноварью, где в прежние времена приносились человеческие жертвы, Анг Темба дал знак остановиться и спешиться. Взяв предназначенные дары, погонщики робко ступили под сень замшелых вековых пихт. Лес был наполнен глухим перезвоном капель и шуршанием чёрных пиявок, так и кишевших в опавшей хвое. Ползучая крапива и ржавые папоротники льнули к оплетённым лианой стволам. В тёмных отстоянных лужах сновали скользкие головастики. Причудливые больные грибы, словно мёртвые кости сквозь труху похоронных ящиков, упорно лезли на свет.

Из чистого любопытства Смит последовал за своими людьми. Стараясь не смотреть под ноги, где шевелился осыпанный иглами перегной, он вдохнул напитанный прелью застоявшийся воздух. Едва заметная тропка вскоре вывела на поляну с нагромождением плоских каменных плит, напоминавшим мегалитические руины. Но человеческая рука не прикасалась к этому первозданному хаосу. Лишь зияющие провалы гротов были помечены скупыми знаками неведомых, канувших в небытие народов.

Заметив, что в одной из верхних пещер затеплился свет, Смит вскарабкался на ближайшую скалу и стал подниматься по циклопическим ступеням. Молельня, в коей гималайцы зажгли свои курильные палочки, напоминала скорее дьявольское капище, где устраивали пиры каннибалы. Неровные стены и закопчённый, окутанный паутиной свод были покрыты изображениями немыслимых монстров. Окровавленные клыки и когти терзали бледную человечью плоть, оскаленные черепа тяжело провисали на гирляндах и перевязях, сплетённых из тонких зелёных змей, волосатые ведьмы пожирали младенцев, чёрные грифы несли в клювах пучки вырванных глаз, и повсюду в чашах из мёртвых голов дрожала и пенилась кровоточащая масса.

На грязных, засаленных алтарях, насквозь источенных термитами, тускло лоснилась старинная бронза. При виде изображений тантрических охранителей у Смита захватило дух. Он узнал четырехликого Дэмчока, застывшего в неистовых объятиях с шакти, Хаягриву с лошадиной головой на макушке, Ваджрапани в облике птицеголового Гаруды, попиравшего омерзительных гадов.

Этим неповторимым фигурам поистине не было цены. И, главное, они никому не принадлежали! Их никто не охранял, и лишь редкие путники наполняли позеленевшие алтарные чашечки хмельным араком и буйволиным маслом. Стоило выждать, покуда уйдут погонщики, и Смит становился полным хозяином здешних сокровищ: мог взять соскобы или вообще унести с собой любой предмет. Но он не решился даже прикоснуться к бронзовым изваяниям, чьи истлевшие одежды стали приютом для слизняков и насекомых. Недели, проведённые за стенами «Всепоглощающего света», не прошли даром. Смит ощутил в себе упорную сдерживающую силу. Обозначилась резкая граница между тем, что дозволено и чего ни при каких обстоятельствах нельзя совершить.

Бросив в чеканную курильницу, украшенную узором из семи драгоценностей, полдоллара с профилем застреленного президента, он, страдая от полнейшей растерянности, покинул гоингханг — святилище тёмных духов.

Чем выше возносилась гремящая щебнем тропа, тем чаще встречались мутные ручейки и запутавшиеся среди кустарников грязные ледяные обсоски. Чуть ли не на каждом шагу, демонстрируя немыслимое богатство оперения, вспархивали и прятались в сплетениях выбеленных корней фазаны.

Перед закатом, когда отвесную стену справа окрасил тёплый печальный отсвет, караван достиг высшей отметки. По обе стороны распахнулась завораживающая даль. В притихшем холодеющем воздухе едва колыхались молитвенные ленты и выцветшие флаги, косо воткнутые в каменную пирамиду. Отдавая привычную дань хозяевам гор, погонщики тяжело попрыгали на землю, чтобы принести в жертву припасённый камешек: окатанную яшму, захваченную на переправе, кусок кремня с красивой прожилкой или окаменелый, круто изогнутый рог.

Скалы, похожие на обломки рёбер исполинских ящеров, и крупные валуны были расписаны бесчисленными изображениями богов. Талые воды местами смыли не всегда стойкие краски, оставив на камнях разноцветные подтёки. Увенчанная возвышенность и бескрайние круги небес ощутимо дышали вещим смыслом и что-то тайно нашёптывали растревоженной, ждущей близкого откровения душе. Но смутен тяжкий сон камней, невесомо касание ветра, ласкавшего прошлогодние травы, и потому не выразима ни мыслью, ни словом вековая тоска. Лишь через зрение, если есть на то воля Ратнасамбхавы, будды огня, проникает в душу послание вечности.

Пёстрые лики в радужных нимбах — бессмертные сокровища, явившиеся в лотосовых цветах. Рукотворные образы с безумным совершенством довершили лаконичное творение стихий. Все пришло в равновесие и замкнулось само в себе. Ничтожнейшая песчинка и та предстала неотъемлемой частью неразрывного целого, где навеки соединились космос и человек.

Недоставало сил оставить эту тёмную груду с тряпицами флагов, вокруг которой медленно кружилась облачная голубизна. Но как окаменеть, не теряя памяти, какими вечными очами впитывать эти зовущие дали, где в смене дня и ночи вершится круговорот светил?

И все не случайно, и ничто не проходит мимо: блеск породы на свежем изломе, напитанная последними лучами капля, повисшая на чахлой былинке, колеблемый ветром мохнатый и тусклый цветок…