— Проводили самого?
— Проводили, — с чувством вздохнул капитан и, в свою очередь, полюбопытствовал:— А вы отчего на проводах не были?
— Я?— удивился Пономарев. — Куда нам, лапотникам сермяжным. — И тотчас переменил разговор: — Так завтра поутречку и выедем, любезный Николай Николаевич... Часиков этак в пять...
— Не рано?
— Ну, что вы... В самый раз...
— Тогда извините, господин майор, мне нужно идти, собраться...
Капитан козырнул и вышел.
К МОРЮ
Он проспал. Шел седьмой час, когда получив лошадей, проскакали они с Демкой через куринский мост под высоченными башнями Метехи, промчались мимо базарных толп и выехали к воротам городской заставы. У постового Муравьев спросил, давно ли выехал гянджинский майор. Солдат ответил, что часиков в пять, а то и раньше. И капитан решил не торопиться.
Дорога вывела всадников из Тифлисской котловины и потянулась вдоль гор. Подножья их были раскрашены густозелеными травами и синими, желтыми, красными островками цветов. Легкий утренний ветерок дул вдоль долины и высокие травы колыхались, словно волны большой зеленой реки. Май буйствовал в горах. Запахи трав и цветов дурманили голову, настраивали на лирический лад.
«Какая прелесть, — думал растроганно капитан. — Побродить бы здесь!» Вольные, шаловливые мысли становились вдруг рельефнее и значительнее, когда сбоку нависали оранжево-пятнистые скалы. Горы сужались и вновь расступались, образуя долину.
По мере удаления от Тифлиса местность менялась. Строгие, почти суровые, формы гор, теснины заставляли думать о другом. Николай Николаевич почувствовал в груди неосознанную, тревожную тяжесть и впервые за это утро вспомнил о Хиве. Еще вчера он думал р ней не более как о далекой, затерявшейся в ночном небе звезде. Сейчас он был на десять верст к ней ближе и ощутил первую тревогу. Смятение его чем-то напоминало то чувство, которое он испытывал перед битвой на Бородинском поле. Тогда только было ему все ясно: «Столкнутся армии... Польется кровь... Многие погибнут... Я останусь жив, потому что не чувствую приближения смерти и не боюсь ее...» Тогда он был спокойнее и решительнее: рядом с ним стояли насмерть тысячи солдат отечества. Теперь Муравьев был один... Один, по доброй воле, во имя отечества ехал в таинственную неизвестность. Что предстояло ему: умереть или остаться навек в плену? Его немножко пугала участь первого русского посла Бековича-Черкасского. Сто лет тому назад хан заманил русский отряд Бековича в ловушку, всех перебил, а послу отрубил голову. Единственное, на что надеялся Николай Николаевич: хивинский хан не тронет его, потому что с ним не будет никакого войска. Они поедут в Хиву трое: он, Демка и переводчик Иван Мура-тов...
Демка сейчас ехал о бок. Глядя на кипатана и видя его задумчивость, он не решался заговорить первым. Так и молчал, пока капитан сам не спросил:
— Не страшишься хана, Демьян?
— Как тут не страшиться, вашскобродие... Страшусь.
— То что страшишься, я и сам знаю. А вот зачем признаешься в этом — мне непонятно. Разве у тебя гордости нет?
— А чего ж врать, вашскобродие... Да если уж по-нашему, по-деревенскому, судить, то страх он силу прибавляет... Страшиться— страшусь, но не побегу с поля боя.
Капитан улыбнулся, промолчал.
В полдень, подъезжая к Соганлугскому посту, Муравьев увидел возле ворот группу конных и две фуры, покрытые брезентом и обвязанные веревками. В полном, мужиковатом офицере, сидящем на коне, капитан узнал Пономарева. Люди его уже отдохнули и сели на лошадей, чтобы ехать дальше. Муравьеву было крайне неловко, что не сдержал слово, не выехал в назначенный час на Гянджинскую дорогу. Однако извиняться он не счел нужным. Сказал хмуро:
— Ну, вот, кажется и нагнал я вас, господин майор...
— Нагнал, да не совсем, — буркнул Пономарев. — Ждать, покуда отдохнете, не стану. Так что — ищите меня на станции Салаглы. Там встретимся, там и заночуем. — И майор тронул своего мышастого жеребчика.
Вскоре его небольшой обоз скрылся в дорожной пыли за зелеными кущами грузинских садов.
Демка расседлал коней, стреножил и пустил на лужайку. Муравьев достал колбасу и послал Демку к казакам за кипятком. Наспех перекусили и легли вздремнуть у ручья. Сон, однако, к капитану не шел. Он все думал, что пора двигаться дальше, иначе до ночи до Салаглы не добраться. Муравьев толкнул спящего Демку и приказал седлать коней. Тут же выехали и прибыли на станцию Салаглы в сумерках.
Вокруг домиков станции горели небольшие костры. Возле каждого сидели казаки. В бурьяне, позванивая удилами, голодно двигали челюстями лошади. Спешившись, Муравьев отдал своего коня денщику и направился к дому, на веранде которого горела свечка и вокруг нее сидели несколько военных. Муравьев поднялся по ступенькам, разглядывая сидящих. Он опять узнал в полнотелом офицере Максима Ивановича.
— Ну теперь-то, господин майор, вам не уйти! — громко пошутил Муравьев. — Разрешите сесть? — И Николай Николаевич стал оглядывать веранду, выбирая местечко. Он остановился напротив незнакомого усатого офицера, попросил, чтобы тот подвинулся.
— Кэк разговариваете, понимаешь! — рявкнул офицер.— Кэк разговариваете! Не знаю — кто вы там по званию! — И после небольшой паузы еще грознее спросил: — Извольте назвать себя!
— Гвардии капитан Муравьев! — представился, не скрывая удивления, капитан. И тотчас спросил с вызовом: — Позвольте и мне узнать, с кем имею честь...
— А говорит с тобою войсковой старшина, полковник Табунщиков. Понял? Так шо, садись и слухай.
— Простите, господин полковник, но я с дороги. Изрядно устал и думаю пойти отдохнуть. — С этими словами Муравьев повернулся и неспеша спустился с крыльца. Подойдя к Демке, капитан приказал сварить ужин и попросил у него что-нибудь под бок. Денщик достал брезентовую накидку и бросил ее Муравьеву.
— Сволочь немытая, — ворчал капитан, укладываясь. Подумаешь, войсковой старшина. Слова выговорить правильно не может, а, поди ж ты— покрикивает! Ну и болваны же эти казаки!
Муравьев уже задремал, когда подошел к нему майор и сел рядом.
— Так, говоришь, благополучно расстался с самим? — спросил он с иронией. И Муравьеву сделалось неприятно от того, что Пономарев говорит о командующем с насмешкой.
— А вы об Алексее Петровиче, как погляжу, не очень-то,— с упреком отозвался капитан. — Он к вам более дружелюбно расположен. Сам лично слышал, как говорил: «Смекалистый Пономарев, покладистый» и тому подобное.
— Это у него от лукавого, — усмехнулся майор. — Не может он так обо мне...
— Почему же не может?
— Да есть одна заковыка...
И Пономарев махнул рукой, давая понять, что говорить об этом не хочет.
Казаки потушили костры глубокой ночью. Офицеры тоже погасили свой огонек и тут же на брезенте легли спать. На рассвете вместе с казаками Табунщикова отряд двинулся дальше. На подъезде к Таузскому посту, в горах раз разилась гроза. Спрятаться от дождя было негде. Теплый шальной ливень вымочил всех до нитки. Прибыв на пост, до полуночи сушили одежду. Сидели в нательных рубахах и подштанниках.
— Точь-в-точь как туркмены. Они вот в таких нарядах ходят, — говорил с видимой охотой Пономарев после двух рюмок рома.
— Вам приходилось встречаться с ними? — спросил Муравьев.
— А то! — оживился майор. — В тринадцатом году сердаров ихних возил на переговоры к Ртищеву.
— Вот оно что! — подсаживаясь ближе, заинтересовался капитан. — Теперь понятно, почему вас Алексей Петрович в эспедицию на тот берег назначил...
— То-то и оно, — отозвался майор. — Все дело в том, что я этих кочевников малость знаю. — Он ощупал подсохший мундир, набросил его на плечи и посмотрел на капитана. — Так что, родимый, не считай, что командующий меня за покладистость и доброту на тот берег отправляет. Перед ним-то, как раз, я оказался не покладистым. Думаю, что не один офицер на моем месте не согласился бы сделать того, что потребовал его высокопревосходительство...