— Что с вами, Исмаил? — Дистерло склонился над постелью шекинского владыки, оттеснив родственников. Шереф-Нисе-ханум, стоявшая в слезах тут же, окатила пристава злобным взглядом.
— Это вы... вы... русские.... — прошипела она и, круто повернувшись, вышла из опочивальни.
— Ну, ну, ханум! Что за невоздержанность! — повысил голос пристав и посмотрел на Франциска.
— Что произошло, лекарь?
— Отравление от излишков алкоголя, господин майор,— не дрогнув, сказал тот. — Белая горячка, рвота... Постараемся спасти. Хотя это очень, очень трудно...— Франциск взглянул на многочисленных родственников, приближенных хана и попросил.: — Господа, прошу оставить опочивальню. Его превосходительству нужен абсолютный покой...
Майор Дистерло вместе со всеми покинул хана в твердом намерении — немедленно приступить к сбору правителей магалов Шекинского ханства...
АНДРЕЙ-АУЛ
Крымские полки шли по северо-кавказским степям за Терек, к горам Кавказа. Драгуны, егеря, кирасиры, артиллеристы устало шествовали через станицу Грозную, дальше на Сунжу — в Чечню и Дагестан. С утра до ночи на паромных переправах грудились целыми ротами солдаты. Деревянные, скрипучие паромы не успевали перевозить русских воинов. Переправлялись одни, подходили другие. На той стороне тянулись леса и горы. Оттуда доносилась стрельба — передовые роты вступали в бой с чеченской конницей.
Ермолов со свитой и двумя отрядами продвигался впереди полков, минуя один за другим казачьи посты. Выбрав для полевой штаб-квартиры небольшой населенный пункт со странным названием Андрей-аул, главнокомандующий ехал туда. Из Андрей-аула он намеревался руководить всей операцией по подчинению горцев Дагестана...
На подступах к Андрей-аулу эскорт командующего во главе со свитскими офицерами наткнулся на отряд чечен-цев. Завязалась перестрелка. Чеченцы, отстреливаясь, погнали коней к реке и скоро переплыли на другую сторону. Двух человек все же удалось подстрелить. Когда русские подскакали к обрывистому берегу, то, к своему удивлению, увидели раненого казака. Он сидел в траве, кусал от боли нижнюю губу и клонился лбом к земле. Руки у казака были связаны ремнем.
— Ничего не понимаю,— сказал, слезая с коня Николай Воейков. — Почему среди чеченцев оказался казак? Эй, солдат!..
Боборыкин склонился над раненым, приподнял ему подбородок. Увидел страдальчески передернутое лицо.
— Всех порезали! — произнес с трудом казак. Ночью напали, сняли посты на вышках...
— Где? — выкрикнул с болью Воейков.
— Там... — отозвался слабо казак, пытаясь встать на ноги.
— Да развяжите же ему руки! — приказал казакам Боборыкин.— Не видите разве, что связан?!
Казака освободили от пут, перевязали рану. Дальше решили не ехать, подождать командующего. В степи уже вид нелись клубы пыли. Вскоре он подъехал на дрожках е двумя отрядами конных.
— Беда, ваше превосходительство! — удрученно сказал Воейков и рассказал о случившемся.
Ермолов спрыгнул с дрожек, посмотрел на казака, выругался и велел скакать во весь опор к посту. Скоро небольшое войско командующего ворвалось в распахнутые ворота казацкой крепостцы. Во дворе тут и там валялись порубленные насмерть солдаты.
— Да есть ли хоть один живой?! — возмутился Ермолов.
Охрана командующего ринулась в небольшой приземистый дом — казарму. Скоро солдаты вышли, доложили: «Всех, как есть, — начисто! Прямо в кроватях!»
— Вон глядите! — показал один из солдат на вышку и все увидели свесившиеся ноги часового. Видимо- чеченцы достали его пулей.
Живые, однако, остались. Откуда-то из степи приплелись в нательном белье шестеро казаков. А чуточку позже — офицер, точно- в таком же наряде. Минуя командующего, он заскочил в дом и выбежал оттуда в форме хорунжего. Пока офицер, застегивал мундир, казаки известили генерала, что если б не проспали часовые, то беды вовсе бы не было. Отбились бы от чеченцев: не впервой нападают.
Ермолов был бледен. От злости он не мог стоять на месте. В синем суконном бешмете с газырями, в заломленной на затылок папахе, он больше походил на атамана, нежели на командующего.
— Подойди, хорунжий; — сказал он срывающимся от дикой тоски голосом.
Офицер безвольно подошел.
— Все еще не выспался? — зловеще спросил Ермолов, прикинув на глазок его плотную плечистую фигуру, усмехнулся в лицо и вдруг с остервенением ударил кулаком в зубы. Хорунжий снопом плюхнулся на землю. Мгновенно вскочил, утирая окровавленный рот. Затравленно забегал глазами. Соображал — куда ему деться. Ермолов схватил его за грудки, дернул на себя и принялся мордовать, распаляясь все больше и больше.
— Сечь я тебя не буду, свинья поганая! — рычал он в бешеном экстазе. — Не велено твое офицерское величество сечь розгами! Я тебя по-своему... Сволочь проклятая!
Он опять сшиб хорунжего с ног и принялся топтать его сапогами. Генералы Горчаков, Ахвердов, Вельяминов-младший, группа старших офицеров, стоявшие рядом, кинулись унять командующего. Саженного роста, с бычьей шеей и руками-оглоблями он отшвырнул всех, как котят, ударил сапогом по лицу казака еще несколько раз и, тяжело дыша, приказал:
— Закопать!
— Алексей Петрович, бог с вами!
— Да вы что, ваше превосходительство!
— Живой же хорунжий... Как можно?!
Свитские держали Ермолова за руки, не давая подойти к забитому до полусмерти казачьему офицеру. Жертву схватили за ноги и оттащили в холодок за казарму. Ермолов постепенно пришел в себя. Гнев его, однако, не уменьшился.
— Всех, кто остался в живых — высечь! По сто розг! Распорядитесь... сейчас же! — крикнул он в толпу свитских, неизвестно кому. Генерал Горчаков сказал солдатам, чтобы скрутили казаков и начинали экзекуцию. (11)
Солдаты выволокли из казарм длинные скамейки...
Ермолов не хотел смотреть на истязания, насытился. Он вышел со свитой за ворота и остановился, глядя в степной простор, где в синеве у горизонта едва виднелись лесистые горы.
— За каждого убитого солдата — десять чеченских жизней,— сказал он с наслаждением. — Если не поможет, будем расправляться еще круче. А за этот курьез, Алексей Александрыч, — сказал он генералу Вельяминову-младшему. — сжечь до тла все ближайшие аулы. Жителей всех истребить. От мала до старого. Чтобы другим неповадно было!
— Слушаюсь, Алексей Петрович! — отозвался молодой генерал — русоволосый, с худощавым лицом.
— С хорунжего сорвите погоны и отправьте на все четыре стороны, — продолжал спокойно Ермолов. — Пусть жалуется — хоть царю, хоть самому богу, а в армии у меня таких негодяев беспечных не должно быть... Пост целиком смените...
Не задерживаясь больше, генеральская свита двинулась к Андрей-аулу. Эскорт прямо от поста пустился рысью, вырвался вперед, прощупывая дорогу главнокомандующему...
Вновь прибывшие полки и артиллерийские роты все глубже заходили в чужие, нерусские края. Шли по берегам бурных горных речек, поднимались по крутым горным дорогам на перевалы. Спускались вниз, в зеленые сказочные долины, разбивали походные биваки. Стояли солдатские палатки, дымили костры. Драгуны и егеря прочесывали близлежащие лески, прокладывая дорогу пехоте и артиллерии.
Следом за полками шли обозы с продовольствием. Везли в подводах мешки с мукой, горох, крупы разные, мясо вяленое. Гнали скот, скупая его у местных казаков в станицах. К обозам пристраивались торговые люди: больше — маркитанты. Эти везли с собой все, что требовалось войску в дальнем походе — от иголки с ниткой до бутылки с горьким зельем...
Ожил захиревший было Андрей-аул. В слободке и в крепостце «Внезапной», где расположился штаб главнокомандующего, появились торговые лотки, открылся магазин. Зашумел базар. Потянулись сюда из ближних станиц миряне с зерном, овощами и фруктами, с винными бочками. Весело стало в Андрей-ауле.
По вечерам в офицерском клубе, в крепостце, стал играть духовой оркестр. Вольные девки из слободы станками, как бабочки на свет, слетались на музыку. Томно разливались по вольготной степи оркестровые звуки. А когда, на ночь, все вокруг замолкало, зычно разносились на вышках голоса часовых.