Однако, при этом возникает целый ряд недоумений, из которых некоторые разрешаются на страницах той же книги. Так, само собой разумеется, что частный факт конфискации новгородских земель никак нельзя поставить исходным пунктом общинного землевладения целой России. Общины существовали в XIV, XV и XVI вв. не только на землях, некогда принадлежавших Великому Новгороду и его боярам (и конфискованных Иваном III), но повсеместно, между прочим на коренных владениях дома Калиты. Это и признает потом В. И. Сергеевич, а таким образом факт конфискации Иваном III новгородских земель имеет лишь значение примера явлений, могущих быть везде и всегда.

Далее, общинное землевладение, по словам самого проф. Сергеевича, возникает не только вследствие конфискации, но и на всех землях, принадлежащих великому князю Московскому (прибавим – и другим князьям), каким бы путем эти земли ни были приобретены князьями, как то: куплей, дарственными и завещательными актами. Если так, то образование общинного землевладения совсем становится в стороне от явлений захвата земель Иваном III или кем-либо другим. Наконец, если общинное землевладение возникает независимо от погрома Великого Новгорода Иваном III на всяких землях великих князей, то становится очевидным, что этот вид землевладения мог появиться с незапамятных времен, т. е. с тех времен, когда князья начали приобретать земли, а не «со вчерашнего дня». Это также признает В. И. Сергеевич: «Как бы ни возникла частная собственность (великих князей), путем купель или конфискации, если только она не отдавалась служилым людям, она предоставлялась в оброчное пользование крестьян и на ней возникало владение крестьянских общин, о котором крестьяне выражались так: земля царя и великого князя, а нашего владения. Первые такие опыты могли возникнуть в конце XIV в.» (Там же, с. 423): это уже не «со вчерашнего дня». Но почему именно с конца XIV в.? Что произошло нового в конце этого века? В другом месте автор говорит уже о половине XIV в.: «Московские государи с половины XIV в. вступают на путь широких земельных приобретений, они присоединяют к Москве села, и волости, и целые уделы и княжения, причем земли опасных и неугодных им лиц, конечно, конфискуются и передаются верным слугам или оставляются за крестьянами».

Надо полагать, что нет причин отрицать возможность тех же явлений и их последствий и во времена более древние (XIII, XII вв.), хотя бы и в меньших размерах. Между тем проф. Сергеевич делает противоположный вывод: «Древности домосковские и московские одинаково наши древности; но они очень мало друг на друга похожи. До Москвы господствующий тип землевладельца – своеземец-собственник; в Москве господствующий тип землевладения – зависимый от правительства землевладелец. На почве конфискации частной земельной собственности, произведенной в громадных размерах, возникает как поместное владение, так и неизвестное Древней Руси землевладение крестьянских общин, которое, однако, ежеминутно может превратиться в землевладение служилых, а крестьяне-общинники из государевых черносошных людей стать крепостными (sic.)» (с. 40). С этими положениями трудно согласиться.

Почему князья земской (вечевой) Руси не могли сосредоточить массы земель в своих руках и потом передавать землю крестьянам на частном или общинном праве?

Потому, отвечает В. И. Сергеевич (Там же, с. 37), что «при незначительности размеров древних княжений, приблизительном равенстве сил противников и необходимости при этих условиях в компромиссах, эти конфискации не могли достигать больших размеров, а земли, так добытые, предоставляться в пользование крестьян. Хорошо, если их было достаточно для нужд самого князя-победителя и его ближайших помощников». Здесь наш почтенный ученый опять говорит исключительно о конфискации и забывает о допущенных им других (мирных) способах приобретения имуществ князьями. Но и конфискация в земский (вечевой) период по временам производилась в огромных размерах: так, все сподвижники Киевского князя, принужденного бежать на Волынь, лишились своих сел и имений в Киевской земле; в Галицкой земле единовременно избито князьями 500 бояр и имущества их конфискованы (см. выше с. 84); в Ростовской земле победитель Всеволод забрал все ростовские села боярские (1177 г.; см. выше с. 50).

Отрицая возможность широкого применения конфискации в земский (удельно-вечевой) период, В. И. Сергеевич утверждает, что «в Московском государстве была произведена социальная реформа великой важности, едва ли достаточно отмеченная нашей историей: поземельная собственность из рук бояр и бояришек перешла в руки рабочего населения». История не только не отметила этого, но единодушно свидетельствует, что в Московском государстве огромный запас черных земель перешел в руки бояр и детей боярских, в силу чего народное ополчение, преобладавшее в вечевой период, уступило место дворянской милиции, пока эта последняя в свою очередь не спасовала перед солдатчиной.

Но возвратимся к другим источникам княжеской собственности. Как в 1-й период нашей истории, так и в Московском государстве личные имущества князей (великих и других) обыкновенно именуются «селами купленными»; отсюда заключаем, что главный способ приобретения земель князьями суть возмездные и отчасти безвозмездные частные сделки. Примеров приобретения земель древними князьями посредством этих способов можно указать немало. Достаточно вспомнить, что Великий Новгород видел для себя великую опасность в покупках земель князьями на его территории и воспретил ее. Но может быть в истории общинного землевладения совсем нет нужды говорить о личной собственности князей.

Общинное землевладение существует (как известно) не на землях, лично принадлежащих великим князьям (и нисколько не связано с таким характером этих земель), а на землях черных; по установившемуся (и совершенно правильному) мнению, черные земли отличаются от частных имуществ великого князя и так называемых дворцовых. На первых крестьяне (владельцы этих земель) управлялись государственными органами – волостелями и наместниками; напротив, население дворцовых вотчин управлялось посельскими и приказчиками; первые платили дань, вторые – оброк (частновладельческую ренту); хотя впоследствии, особенно со времени отмены наместничьего кормления, термин «оброк» начал распространяться и на денежные платежи черносошных крестьян, но указанные различия дожили до конца Московского государства, когда дворцовые имущества слились с черными; впрочем, то же различие явилось потом вновь под именем государственных (казенных) земель и удельных. В духовных грамотах князей XIV в. князья очень ясно различают свои села, приобретенные частными способами, от волостей, на которые простираются их права суда и дани. Волости, конечно, были населены крестьянами. Проф. Сергеевич отвергает установленное различие без достаточных оснований, ссылаясь только на то, что великие князья распоряжались иногда черными землями, жалуя их частным лицам. Но великие князья были государями, и сам В. И. Сергеевич убедительно доказывает, что у московских князей было и частное и государственное владение (с. 24), и что мнение Кавелина о вотчинном характере государства, как безразличии частных и государственных прав, неосновательно.

Поэтому нет никаких оснований предполагать, что возникновение общинного землевладения связано с какими-либо новыми правами власти московских великих князей, и противополагать древности домосковские московским; это было бы понятно с точки зрения Кавелина и его последователей, а не с точки зрения проф. Сергеевича.

Существуют ли, однако, государственные имущества в древнейший период, в особенности там, где верховная власть принадлежала не князьям, а вечу? В. И. Сергеевич весьма убедительно доказывает, что государственные имущества в точном смысле существуют с самого начала государственной жизни как в княжествах, так и в республиках – Новгородской и Псковской. Мы прибавим, что эти имущества в каждой земле были весьма обширны; это были не только дворцы и пр., но и целые волости: например, в Галицкой земле Коломые и другие волости, которые отдаваемы были местным боярам в управление и в пользование «оружникам» (см. выше с. 86).