— Если не ошибаюсь, их два.

Чет поднял брови и улыбнулся.

— Грейс Вилсон и Расс Монро, — сказал я.

— Насколько мне известно, Грейс — твоя дочь?

— Совершенно верно. Ты расшифровал ту пленку, которую я дал тебе?

Он мрачно кивнул и снова уперся взглядом в явно вызывающую его недоумение кассету.

— Эту запись сделал не Полуночный Глаз. Голос — его. Слова тоже его собственные. Но кассета, которую ты дал мне, представляет своего рода композицию, коллаж фраз с пленок, оставленных в домах Фернандезов и Эллисонов. Я полагаю, тебе это также известно.

— Я был почти уверен в этом. Я запомнил некоторые фразы из тех, что слышал раньше.

— И эта пленка находилась у Мартина?

— Да.

— А сейчас, Рассел, я попрошу тебя быть со мной максимально откровенным — я ведь не утаил от тебя ничего! — и рассказать мне, что, ради Бога, здесь происходит?

— Все очень просто, — сказал я. — Третьего июля Мартин Пэриш убил женщину и попытался создать видимость того, что сотворил это Полуночный Глаз. Но потом он передумал — сам пока не знаю почему — и теперь использует твою лабораторию для того, чтобы сфабриковать дело против Грейс и меня.

Честер слушал меня с неким восторженным, я бы сказал ошеломленным выражением лица, пока я излагал ему мрачные события, разворачивавшиеся две ночи подряд, третьего и четвертого июля. Я рассказал ему обо всем — и о своем желании встретиться с Эмбер Мэй, и о том, что увидел Мартина, выходящего из ее дома и вытиравшего ручку калитки, и об изуродованном теле якобы Эмбер, и о произведенной потом уборке места происшествия, о свежем слое краски, о половике, об исчезнувшем теле, о появлении полуголого Мартина в спальне Эмбер и его утверждении, будто Грейс также была там третьего июля.

Честер внимал мне, как человек, впервые услышавший непроизносимое имя Иеговы. Когда я наконец закончил, он тихо застонал.

— Чем действительно располагает Пэриш? — спросил я.

В глазах Честера заполыхала самая настоящая, неистовая ярость, чего раньше мне никогда еще не доводилось видеть.

— Нет, эту информацию ты от меня не получишь. Ты заберешь назад свою пленку и немедленно покинешь этот кабинет. И я не позволю, чтобы Мартин Пэриш, ты или кто-либо другой использовал мою лабораторию и вообще все управление в личных интересах. И ты, Рассел, и твой капитан — вы оба заставили меня испытать поистине мерзкое чувство. И еще я скажу тебе, прямо сейчас скажу, что до последнего вздоха я буду отстаивать ту высокую репутацию, которой неизменно добивалась эта лаборатория. Мы не намерены попадать в зависимость от вас и ваших примитивных страстей. Вам не удастся использовать нас в своих интересах.

Его подбородок дрожал.

Я был не вправе упрекать Честера ни за его смущение, ни за его вспышку ярости. Единственное, что я мог, — это лишь восхищаться его честностью.

— Рассел, — сказал он. — Будь максимально бдителен. Речь идет о предании человека суду. И я прошу тебя не выдать меня и всего того, что доверил тебе. На каком-то этапе я стану защищать только себя самого и репутацию этого управления.

— Я понимаю.

— Зато я абсолютно ничего не понимаю. А сейчас, пожалуйста, уходи.

Точно в полдень Полуночный Глаз позвонил шерифу Дэну Винтерсу. Сам Винтерс, Пэриш, Вальд, Карен, Мэри Инг и я слушали его голос по выносному динамику, тогда как Джон Кэрфакс сидел на перехватчике.

— Привет, ребята, — начал он. — Привет, ниггер Дэн. Говорит Полуночный Глаз. Поищите избалованных любимых животных, которые не прочь побаловать всяких извращенцев. Я там приготовил для вас небольшой сюрприз. Насладитесь им во всей его красе и запомните, я не остановлюсь до тех пор, пока последний ниггер, «смазочник»-мексиканец, «чинк»-китаец и жид — все эти жопники и пидоры — не соберут свои манатки и не уберутся из моего дома. На вашем месте я бы напечатал что-то вроде этого. До встречи в аду.

Глаз повесил трубку.

— Что, черт побери, он хотел этим сказать? — спросил Пэриш.

Каньон — понял я.

Кэрфакс изумленно покачал головой.

— Он обошел все системы нашего перехватчика — буквально все. Ума не приложу, как это ему удалось.

Винтерс посмотрел на динамик, потом на Кэрфакса и наконец на Мэри Инг.

— Итак, миссис Инг? — спросил Вальд.

— Это Билли, — сказала она.

— Он имел в виду «Дворец избалованных любимых животных», который находится в Лагуна-Бич, — сказал я. — Это в каньоне.

Глава 19

Шоссе, ведущее в каньон Лагуна, пересекают лишь семь небольших улиц, основная часть которых, в свою очередь, разветвляется на еще более мелкие дорожные «протоки», змейками разбегающиеся в разные стороны и в конце концов теряющиеся среди холмов. По общепринятому мнению, люди, живущие в тех местах, — настоящие чудаки, и я могу повторить это, причем без малейшего желания оскорбить их, ибо сам являюсь одним из них.

История царящего в каньоне беззакония восходит к тем дням, когда бандиты на лошадях охотились за теми, кто пользовался этим путем. В то время путь этот выглядел всего лишь грязной тропой, извилистой и ухабистой, но он был единственной артерией, связывающей город с глубинными районами острова.

Много позже, примерно в шестидесятых годах, в Вудлэнде основалось братство Тимоти Лири, люди которого развозили по всему континенту тысячи и тысячи таблеток ЛСД. В конце концов Лири был арестован патрульным полицейским из Лагуна-Бич, что и привело к раскрытию сети его операций, а его самого за решетку.

Патрульный же после этого стал очень хорошим начальником местной полиции. Лири, конечно, и поныне остается ярким примером злостного врага правопорядка, и его имя регулярно упоминается в лекциях, которые читают студентам колледжей.

Позже противозаконные традиции каньона трансформировались в приглушенно-подозрительное отношение его жителей к властям, в колючий тон независимости и гордости по поводу того, что «мы-де живем не в городе».

Прошло всего четыре года с тех пор, как мы, обитатели каньона, позволили властям превратить нас в свою вотчину, хотя и этот шаг был совершен не без бесконечных, казалось, заседаний, бесконечных торгов за различные «уступки». Теперь каньон — одно из немногих в Лагуне мест, где жизнь пока еще по карману художникам, а ирония судьбы заключается в том, что процветающий город гордится — кстати, с немалой выгодой для себя — своей колонией представителей искусства.

В каньоне — мешанина всевозможных построек, если судить по стандартам Апельсинового округа. Пещероподобные дома соседствуют с храмом Свидетелей Иеговы. На ровных настилах стоят дорожные фургоны, скрытые эвкалиптами, и рядом — дорогие особняки. Художники живут дверь в дверь с налоговыми инспекторами. Есть и семейные люди, и парочки «голубых», и лошадники, и любители птиц, и мастера по выращиванию бонсаи, и даже коллекционеры змей — в общем, все в нашем каньоне дружелюбно, неназойливо, уединенно и необыкновенно. Вдоль узеньких улочек теснятся вереницы ветхих коттеджей, каждый размером действительно не больше комнаты, но сдаются они за относительно невысокую плату и дают желанное уединение.

Мне хочется сказать, что, пока мы поднимались по крутой, извилистой дороге, именуемой Тропой Красного Хвоста, я ощущал людей, живших в разбросанных вокруг домах, своими соседями, чувствовал родство с ними и верил в то, что мы создали прекрасную общину, если вообще может существовать такое понятие, как «община».

Неожиданно я задал себе вопрос: а не выбрал ли Полуночный Глаз это место исключительно из-за его близости к моему дому, не хотел ли таким образом показать мне, что с необычайной легкостью может нанести следующий свой удар именно здесь, чуть ли не на заднем дворе моего дома?

Безличных жертв вообще не бывает, но в каждом из обитателей этого каньона есть частица меня самого. И в этом смысле Глаз рассчитал правильно: я почувствовал ответственность за каждого из них. И — желудком ощутил непередаваемый ужас, когда представил себе жуткую картину разгрома «Дворца избалованных любимых животных». Его владельцы — Элси и Леонард Штейн — очень добрые люди. Помогают всем, кто просит их. И как-то нам помогли — взяли на себя заботу о любимой собачке Изабеллы, когда мы уезжали в Мексику.