Глаза Руны уже привыкли к темноте. Свет факелов, висевших на стене у входа в камеру, проникал в дверные щели, и Руна сумела разглядеть того, кто плакал. Это была женщина, вернее совсем еще девочка, и, в отличие от Руны, она не сидела на полу, а стояла посреди камеры. Когда Руна встала, незнакомка перестала плакать и испуганно уставилась на нее. У девушки были седые волосы – или просто так казалось в слабом свете факелов, а на самом деле они были белокурые? Белокурые волосы… Какая-то мысль забрезжила в сознании Руны, но девушка не ухватилась за нее.

Руна внимательно осмотрела незнакомку. Та дрожала. Неудивительно, что ей было холодно – на девушке было только льняное платье. Такая одежда не шла ни в какое сравнение с волчьей шкурой Руны. Северянка завернулась в шкуру поплотнее, радуясь тому, что ее не украли. Пальцы Руны сами легли на амулет. Она сделала шаг вперед… Девушка со светлыми волосами не знала, что ей делать – отпрянуть к холодной грязной стене или смириться с близостью незнакомки.

Руна открыла рот, собираясь что-то сказать, но с ее губ слетел лишь хрип. Хотя последние два дня она провела в обществе людей, она еще не привыкла к вновь обретенному дару речи. Кроме того, Руна не знала, что говорить. Возможно, эта девушка даже не поймет ее. На незнакомке было длинное платье со шнуровкой, такие носили франкские женщины. Да, северянки тоже иногда носили шнуровку, но на плечах непременно должны быть бретельки, а еще наряду не хватало привычных для норманнских женщин брошек. Руна задумалась. Возможно, эта девушка все же была северянкой, просто сменила наряд? В такой стране, как эта, где два народа жили бок о бок, границы были размыты. И вновь, когда Руна открыла рот, с ее губ сорвался хрип.

– Ты понимаешь меня? – наконец удалось выдавить ей.

Незнакомка дернулась, словно ее сразила отравленная стрела. Грязные стены уже не пугали ее. Девушка отпрыгнула назад и вжалась в каменную кладку рядом с дверью. В щель между досками проникал свет факелов, и Руна увидела, что девушка действительно белокурая. Ее лицо показалось Руне знакомым, и на этот раз мысль не отступила сразу. Франкская принцесса Гизела была такой же маленькой, хрупкой и пугливой, как эта девчушка, прижавшаяся к стене. Но, с другой стороны, кто станет запирать принцессу в темнице? Должно быть, тусклый свет просто сбивает ее с толку.

А может быть, все женщины в этой стране выглядят одинаково, может быть, все они худенькие и маленькие. В конце концов, им не нужно быть такими сильными, как северянкам. Им не приходится сражаться за свою жизнь. Их не лишают семьи, родины, свободы.

Хотя… свободы эту девушку как раз лишили. Незнакомка жалобно вздохнула.

Руна задумалась. Да, эта девушка оказалась в таком же положении, как и она сама. Их обеих пленили. И какой бы слабой или сильной, отважной или пугливой эта девушка ни была, она наверняка тоже хочет выбраться из темницы. Пожалуй, этим можно воспользоваться.

Обоим мужчинам суждено было умереть. Таурин это знал. Да они и сами, наверное, это знали. Тем не менее они не выказывали страха. Глядя на них, Таурин испытывал что-то вроде сочувствия. И не потому, что они умрут, а потому, что они полагали, будто достойны героической смерти. Но любая смерть, связанная с кровопролитием, не была героической. В первую очередь она была грязной.

Еще не настало время их убить. Таурин передал пленников палачам, которые готовы были выбить из чужеземцев все, что тем было известно.

Гордость и упрямство не могут долго противостоять пыткам. Лишившись нескольких зубов, один из вражеских солдат разговорился. Да, их подослал франкский король, хотя Роллон и запретил это. Да, они должны были присматривать за принцессой, потому что король не очень-то доверял своему будущему зятю. И да, они знали, что могут заплатить за это собственной жизнью.

Молча выслушав их, Таурин приказал другому рабу сообщить обо всем Роллону. Предводитель норманнов хотел быть в курсе всех событий. Впрочем, выйти во двор и поговорить с пленниками он не удосужился. Роллон передал Таурину свое решение: до утра франки должны умереть. Роллон не собирался ни говорить с ними, ни видеть их.

Узнав эту новость, палачи взялись за свое. На этот раз они мучили пленников не ради правды, а ради удовольствия.

– Прекратите! – прикрикнул на них Таурин.

Все это ему надоело.

Охая, франки поднялись на ноги. На их лицах не было и тени страха, и хотя сейчас их отвага была бессмысленной, ибо пред ликом смерти все едины, Таурин невольно почувствовал уважение к Фаро и Фульраду. И презрение к самому себе.

Он добился успеха, работая на Роллона. Глядя на него, нельзя было сказать ни того, что он франк, ни того, что он раб. Скорее все считали его доверенным лицом Поппы. Его послушание и верность ценил сам Роллон, а в искусстве фехтования он превосходил многих северян.

Сегодня ему не придется обнажать меч – это сделают за него.

– А что это за девчонка убегала от вас?

Взор франка затуманился, но Таурин получил ответ на этот вопрос быстро и без применения силы.

– Это не просто девчонка. Это принцесса Гизела, дочь короля!

Таурин смутно припоминал потрепанное платье той девочки, ничем не напоминавшее наряд франкской принцессы. Впрочем, девушка была худенькой и светловолосой, точь-в-точь как Гизела. Таурин не думал, что солдат станет обманывать его – после пыток и перед смертью.

Значит, он говорил правду. «Так-так, – размышлял Таурин. – Франкская принцесса Гизела носит платье служанки и среди ночи одна разгуливает по дворцу епископа». Вначале он удивился, затем растерялся, но потом быстро пришел в себя. Какой бы ни была причина столь глупого поведения, это значительно облегчало его задачу – сжить девчонку со свету.

Один из воинов Роллона подошел к Таурину.

– Нам действительно нужно их убить? – спросил он.

На самом деле воин нисколько не сочувствовал вражеским солдатам, просто ему было лень убивать пленников, ведь казнь – столь же скучное занятие, как и свежевание пушного зверя или поддержание огня.

Таурин смерил его холодным взглядом. Он знал этого парня – это был франк, как и сам Таурин. Когда-то этот мужчина был монахом, но отрекся от веры во Христа и начал поклоняться языческим богам. Таурин презирал его, хотя – или, скорее, потому что – сам был таким же. Да, Таурин не отрекся от христианской веры, но он служил норманнам, хранил им верность, делал все, что от него требовали. И все это ради того, чтобы не погибнуть. В отличие от Фульрада и Фаро, Таурин боялся смерти.

Он подавил вздох. Каждый раз, когда франки умирали от руки норманнов, Таурину казалось, что его сердце превратилось в камень и уже ничто в этом мире не может задеть его. Тем не менее его душу окутала печаль, когда он дал солдатам знак казнить пленников. Но печаль была еще не самое страшное. Хуже всего были воспоминания, всплывавшие на поверхности его сознания, мутного, как зловонная, гнилая вода в болоте. И в этом болоте было полно чудовищ.

Захватчики пришли с севера. Бич Божий, вот как их называли. Таурин был тогда очень молод, а его враги столь многочисленны. Они сражались не как рыцари, а как крестьяне. Размахивали секирами, прорубаясь сквозь вражеское войско. Они не выбирали жертв, они разили врагов, точно собирали урожай или пахали поле. Северяне несли с собой разрушение и смерть. Они пришли, чтобы уничтожить его любовь… чтобы разрушить…

Таурина затошнило. Чтобы скрыть вспыхнувшие в нем чувства, он повернулся к солдатам и крикнул:

– Ну же!

Палачи более не медлили. Они потащили пленников из дворца во двор. Эта суета привлекла внимание стражников, служивших Роллону. Хотя по рангу они были намного выше его, стражники позволили Таурину лично отдать приказ о начале казни. «Словно этим они оказывают мне услугу», – мрачно подумал раб.

Оба франка опустились на колени. Таурин не видел, заставили их это сделать или же Фульрад и Фаро сами решили принять смерть коленопреклоненными. Как бы то ни было, он не услышал крика, только резкий выдох палача, занесшего топор, и глуховатый стук голов о землю – сперва одной, потом другой. Это был неприятный, мучительный звук, и Таурина вновь затошнило. Но по крайней мере – этим он пытался успокоить себя – Фаро и Фульрад умерли как воины. Таурин видел, сколь страшной может быть смерть от руки норманнов. Смерть через повешенье… или сожжение…