Внушение создавало у объекта, у больного (гипнотика, медиума) «самовнушение», которое и вызвало в организме нужные явления. Оказалось, таким образом, что гипноз, внушение — это только самовнушение, регулируемое умелым руководителем (гипнотизером). Дело не в гипнотизере, не в его силе, а во влиянии самовнушения гипнотика.

Далее выяснилось, что тот же психофизиологический эффект, который вызывался самовнушением в результате внушения, великолепно появлялся и без всякого внушения, путем непосредственного самовнушения. Все влияние воображения, веры, чувствований (даже возникающих самостоятельно, без гипнотических, внушающих воздействий) на органические функции гипнология свела целиком тоже к самовнушению. Характерно, что чем дальше гипнология углублялась в этот вопрос, тем больше выяснилось гигантское значение внушения (самовнушения тож) для физиологического функционирования.

Гипнозом сплошь и рядом улучшались самочувствие и аппетит туберкулезных больных (Ветерстранд, Молль и др.), чем создавался целебный перелом в критическом течении болезни; гипнозом устранялись неукротимые рвоты беременных, тяжелые желудочно-кишечные расстройства (О. Розенбах и др.); Шарко внушением устранял даже ряд серьезных симптомов, наслоившихся на такой тяжелой болезни, как спинная сухота (конечно, симптомы, непосредственно вытекавшие из органических изменений спинного мозга, гипнозу не поддавались), и т. д. и т. д.

Надо было найти пределы влияния самовнушения, — до каких же возможностей способны они были (внушения тож) изменять физиологические состояния человека? В результате выяснилось, что самовнушению (внушению) уступают только лишь такие болезненные состояния, которые самовнушением ж и созданы, либо же подобные «уступки» оказываются чрезвычайно летучими.

Подобные болезненные самовнушения могли накопляться исподволь, незаметно для больного, в течение ряда лет, и лишь постепенно создавали всю серию болезненных явлений. Быстрое же их устранение (не всегда, конечно, быстрое) объяснялось бурной эмоциональной встряской, глубоким и острым целебным самовнушением, резко прорывавшим всю длительно и хитро сплетенную сеть болезненных самовнушений. Итак, не внушение, а самовнушение.

Но этого мало. Развитие психологии, анализ законов психического функционирования не смогли удовлетвориться подобными далеко не исчерпывающими толкованиями самовнушения, — искали более глубоких психологических корней этих самовнушений.

Швейцарский ученый П. Дюбуа утверждал, что в основе самовнушения лежит легковерие человека, власть веры, чувствований в нем над критическим анализом, над интеллектом, недостаток воли, ущербленная моральная полновесность. Этим обстоятельством Дюбуа объяснял все самовнушения, как болезненные, так и целебные. При критической и моральной твердости, по мнению Дюбуа, не будет почвы для больных самовнушений, не будет тем самым нужды и в целебных самовнушениях.

С лечением путем внушения Дюбуа боролся самым яростным образом, доказывая, что гниль гнилью лечить нельзя. Внушение, плодя легковерие, базируясь на эмоциях, а не на интеллекте, развращает больного, разрыхляет и без того хрупкую его волю, создавая в дальнейшем лишь новый фонд тех же, да еще усугубившихся, болезненных самовнушений, ибо для печальных самовнушений и грустного легковерия в жизни всегда больше материала, чем для легковесного же оптимизма.

Методу внушения Дюбуа противопоставил лечение организованными психическими, педагогическими влияниями (психотерапия[120], радикальным интеллектуальным и моральным перевоспитанием больного[121]. Лишь здоровым миросозерцанием, здоровым чувством исчерпывающей моральной ответственности можно излечить наклонность к слабоумной самовнушаемости. Гипнология, как мы видим, была перевернута Дюбуа вниз головой. Болезненные явления, устраняемые путем внушения, как оказывается, возникли в результате недостаточности миросозерцания больного, и самый эффект внушения, внушаемость человека являются, по Дюбуа, результатом той же идеологической недостаточности[122].

По стопам Дюбуа другой психотерапевт, германский, Марциновский, написал даже особую брошюру — «Нервность и миросозерцание»[123], где указывал на то, что нервность пронизывает собою сейчас все физиологические функции человека, нарушая не только нервно-психические, но и общие процессы (это неизбежно, так как нервная система — жизненный стержень тела), и что основной причиной современной нервности является «дезорганизация миросозерцания», каковое и следует в первую голову пользовать, «лечить», если мы хотим устранить основу болезни.

Характерно, что о психической, «психогенной»[124] природе нервных и многих общих заболеваний пишут в последние десятилетия не только неврологи, которым, конечно, с психикой постоянно по пути, но и специалисты многих других, самых разнообразных областей, а им-то, казалось бы, до психики мало дела.

Так, известный русский специалист по внутренним болезням, проф. А. Яроцкий, выпустил книгу «Идеализм как физиологический фактор», в которой доказывал, что основой здоровья является «идеалистический оптимизм» и что человек живет постольку, поскольку у него хватает этого оптимизма. Яроцкий требует при лечении затянувшейся болезни (всякой, не только нервной: легочной, почечной и других) энергичнейшего воздействия на миросозерцание больного, так как именно в изъянах последнего ищет он одну из главных причин длительности заболевания[125].

В том же духе высказывается и ряд других, часто очень крупных клиницистов, кроме этих соображений, никакого иного отношения к психологии не имеющих: Штрюмпель, Розенбах, у нас — Боткин, Усов и т. д. и т. д.

Штрюмпель, например, настаивает на том, что психический момент как побуждающий к заболеванию должен быть учтен не только в большей половине нервных болезней, но и в доброй половине симптомов даже при общих заболеваниях. Подобная формулировка захватывает сейчас постепенно все медицинские круги.

Один из крупнейших французских неврологов-органистов (опять интересно, что не одни психиатры-фанатики «психизма» это высказывают, но и большие специалисты «органических» областей неврологии), проф. Дежерин, находит причину «психоневрозов» (т. е. обрисованных выше многочисленных болезненных отклонений «идеологического», «психогенного», «самовнушенного» и т. п. происхождения) в эмоции беспокойства, столь характерной для современного неустойчивого миросозерцания и бытия. Выправление миросозерцания, идеологическая вправка больного в социальное бытие для Дежерина — основа психотерапии.

К чему, скажут мне, распространяться обо всех этих чисто медицинских вещах, да еще крепко попахивающих ядреным идеализмом или, во всяком случае, дуализмом? Какое отношение имеют они к марксизму вообще и к марксистской педагогике (педологии) в частности? А вот какое.

Появление в конце XIX и первой половине XX века огромной научной, да еще клинической (т. е. строго практической, экспериментальной) области, посвященной каким-то мало исследованным, очень подвижным, даже подчас летучим изменениям тела, пронизывающим собою, однако, все органы, все функции, уже само по себе представляет большой культурный интерес. Но этого мало. То, что подобные изменения каким-то образом связаны с человеческими чувствованиями, переживаниями, что наука начинает искать корень их в «идеологической», т. е. по-нашему, социальной, неустойчивости человека, это, конечно, для марксиста более чем интересно.

До сих пор мы слышали, что организм болеет от плохой пищи, скверного воздуха, грязной воды, от инфекции, наследственности и прочего, но болезней «от идеологии», да еще истолковываемых так не философами-спецами, а клиницистами-биологами, от подобной, совершенно новой постановки вопроса марксист, конечно, не может уйти, так как в ней скрывается богатейший материал для социального подхода к психофизиологии, — подхода, от которого, быть может, обеими руками отмахнутся вышеупомянутые почтенные клиницисты (разные «идеологии» бывают), но это уже их дело.