В определенные часы (сигнализация) пищеварительный аппарат проделывает (сам без понуждения, автоматически — в этом гениальная биологическая экономия) всю подготовительную работу: даются толчки для выделения пищеварительных соков, создается установка на передвигание пищевых комков, кровообращение тяготеет в сторону брюшной области и т. д. Фабрика заряжена. Однако «хозяин не является», не ест, и вся подготовительная, ритмизированная, мудрая работа оказалась впустую.

Легко ли снова приступить к ней, когда «хозяин» наконец соблаговолит явиться? Совсем нелегко, а в конце концов почти и невозможно. Если питание протекает в самые разнообразные отрезки времени, подготовительная работа и вся пищеварительная функция требует совершенно специальных, добавочных — притом сильных — затрат со стороны мозговой коры. В «неожиданные» часы пищеварительный аппарат не готов к работе (готовился раньше), — выделительная и двигательная функция его слаба, — надо его заново заряжать, возбуждать, нервировать, давать толчки, тратить на него массу нервной энергии, — из той же коры, которая только что и без того истощилась на процессах умственного труда.

Таким образом, «бесплатное», автоматизированное пищеварение оказывается оплачиваемым — притом по самой дорогой цене, как раз из того же источника, который именно сейчас нуждается в сугубом отдыхе. Качество же этого «неожиданного» пищеварения в конечном итоге, несмотря на все затраты, оказывается достаточно скверным, так как никакие добавочные, «сверхплановые» сигналы не сделают того, что делает сам организм в процессе своей автоматической работы.

В совершенно одинаковой степени наши указания касаются не только пищеварения, но и кровообращения и прочих физиологических функций: ритмика движения, дыхания, отдыха, введенная в жесткие режимные рамки. Чем сложнее и ответственнее мозговая работа, тем более твердым должен быть режим.

Особенно чутко обязан считаться с этим новый социальный мозг, лишь сейчас, в первом поколении, быстрым темпом включившийся в громоздкие творческие умственные процессы: режимная твердость, настойчивость быстро сократят статистику ранних мозговых склерозов и преждевременных инвалидностей в нашем активе. Закон этот обязателен для всех и всяческих работников умственного труда. Нельзя нелепо тратить дорогие силы мозга на такие процессы, которые по существу своему являются «безмозглыми».

Однако вместе с тем, вопрос о режимизации, о твердой организации быта умственного работника в СССР представляет невероятные трудности. Эпоха революционных боев и революционной стройки не терпит бытовых трафаретов, застывших стандартных указаний о быте.

Именно революция требует невиданного напряжения человеческого мозга. Но именно человеческий мозг, для наиболее правильного использования его динамики, тоже требует… необычайно бережного с собой обращения, т. е. как раз того, что в боевые этапы революции неосуществимо.

Неудивительно, что автору этих строк, неустанно, с 1918–1919 гг., воюющему за рационализацию быта и работы, кидается иногда упрек: «рационализировать быт бойца — значит отказаться от революции; когда льется кровь, рвутся сосуды, ломаются нервы; когда сердце и мозг заживо сгорают, — тут не до рационализации быта, не до режима, не до гигиены. Или шкурничать — или революцию делать!» Как видит читатель, сказано крепко.

К счастью, не менее крепкими оказываются и наши защитники: «Сколько сил и жизней было бы сохранено за минувшие годы, если бы, наряду с уменьем драться, мы были культурны и в области гигиены, быта, работы; даже в самые тяжелые периоды имеется минимум возможностей по рационализации повседневности, и никакие вулканические события не должны мешать выполнению этого скромного минимума. Революция — это не бред сумасшедшего; делать ее надо с горячим сердцем, но холодным мозгом.

Часто гораздо легче бестолково метаться, купаться в бытовом хаосе, чем, стиснув зубы, заставить себя выполнить обязательный бытовой минимум. Дело не в шкурничестве (иногда шкурничество в обратном: слабоволие), а в бережном обращении с золотым фондом класса — его мозгом: плохой мозг даст плохую революцию. Надо рационализировать процессы революционного горения».

Конечно, дискуссия еще не закончилась. Защитники «неограниченного пафоса» и «организованного целеустремления» еще долго не примирятся, однако, не боясь «шкурнического» ярлыка, мы открыто поднимаем знамя рационализации быта нашего общественного актива и нашего мозгового актива в целом.

Понятно, советы наши не следует понимать механически. Имеются периоды, когда они выполнимы лишь в минимуме. Наоборот, бывают времена, когда удается их осилить на все 100 %. В отдельных слоях умственных работников бытовой рационализацией, жестоким режимом по условиям среды и работы можно овладеть с относительной легкостью (ученые, кабинетные работники, педагоги, писатели, артисты и т. д.).

Наиболее государственно ответственный мозговой слой — политические деятели СССР, к несчастью, поставлены в условия наихудших рационализаторских, т. е. и режимных, возможностей: обстановка и темп работы, эмоциональная напряженность, непредвиденности и т. д. Однако при известном нажиме из всей «рационализаторской» бытовой системы мозгового работника, из режима его можно извлечь сердцевину, осуществимую и в наихудших условиях труда.

Кроме «принципиальных» возражений мы слышим также обвинения «непосредственно» практического характера. Система твердой режимизации быта, говорят наши оппоненты, явится для безумно занятого общественника новой, вконец непосильной «донагрузкой». Надо выкроить дополнительное время для режимных отрезков, надо напрягать внимание, чтобы не забыть о «бытовом обряде за № таким-то», нужны добавочные усилия для того или иного гигиенического процесса (гимнастика, обтирания и т. д.) и пр. и пр. «Где, черт подери, взять для этого время и силы!?» — сердито кричит первая группа «практических» наших противников.

Вторая категория оппонентов ищет «стратегических» возражений. Она заявляет, что эмоциональная яркость революционера (это же говорят и о работниках искусства: тоже люди «эмоции») биологически не терпит «режимной схематизации», ограничения, сужения, «нотизации»; эмоциональность выхолостится, личность посереет, омещанится в бытовом и трудовом НОТе.

К счастью, сбить эти «практические» возражения не трудно. Основное, решающее условие для проведения режима — настойчивость. Все режимные (гигиенические, трудовые) правила, требующие вначале, по новизне их, напряжения, усиленного внимания, — в недалеком времени начинают выполняться с прогрессивно уменьшающимся усилием, делаются все менее заметными для внимания, требуют все меньше воли, автоматизируются.

Процесс автоматизации новых режимно-бытовых навыков становится тем более легким, что уже в короткое время сказывается объективный и субъективный эффект режимизации быта: улучшается самочувствие, вырастает работоспособность, т. е. сил и времени для выполнения «режимного ритуала» накопляется гораздо больше, чем их было в начале «тяжелого» нового стажа.

Добиться, однако, этой быстрой автоматизации возможно лишь при максимальном сосредоточении воли на том режимном минимуме, выполнение которого ты сделал своим обязательством. Чем больше твердости, непреклонности проявлено с первых же дней для проведения этого минимума, — тем легче и скорее автоматизируются новые бытовые установки, тем глубже и шире скажутся их биологические и творческие результаты.

В этом принципе «максимальной настойчивости» коренится ответ второй группе наших «практических» противников. Настойчивость в самоорганизации никогда не выхолостит эмоционального богатства, — наоборот, сделает его особо мощным, сконденсирует его силы, превратит эмоциональность в «психический динамит» — с колоссальной творчески взрывчатой энергией.

Такая режимная «механизация» быта не ущемит и «диалектических умений» интеллекта, чего тоже опасаются оппоненты второй категории: диалектическая гибкость мозга вовсе не рождается из бытовой растрепанности. Боюсь обратного: как бы наши бытовые растрепы не оказались и в области идеологии слабоватыми по части диалектики.