— Раз говорю, значит, знаю.

— Все-таки интересно откуда?

— Тут написано, — детина вынимает из кармана какой-то листок. — Немцы никого не трогают, окромя жидов и комиссаров.

Это немецкая листовка. Одновременно она может служить и пропуском для того, кто вздумает сдаться в плен. Семин знает это, но протягивает руку за ней и говорит:

— А ну-ка, покажи.

И прежде чем детина успевает показать ему листовку, Семин всаживает в него пулю из нагана. Затем он отворачивается и брезгливо произносит:

— Провокатор…

Разговорчики о том, что немцы, мол, не звери, что они никого не трогают, мы слышим уже не в первый раз. Исходит это, конечно, от самих немцев. Мы знаем, что у них есть и другие приманки. Вокруг леса расставлены полевые кухни. Там тебе охотно наполнят котелок картофельным супом. Но заплатить за него придется свободой. Мотоциклисты, которые прячутся поблизости, только и ждут, чтобы ты явился.

— Тьфу, лучше сдохнуть с голоду, — говорит Ленька.

Он все время работает челюстями. Жует какие-то кислые ягоды, сдирает с сосен застывшую на стволах золотистую смолу. И к вечеру у него начинаются такие рези в желудке, что он катается по земле.

— Вот видишь, не надо было нажираться всякой дряни, — наставительно говорит Сенечка.

— Ой, да разве ж я знал? Ой, ой…-Ленька держится руками за живот.Разве я виноват, что у меня организм требует?

Он долго корчится и затихает. Лежит пластом с закрытыми глазами. Веки у него слегка подрагивают, но я чувствую, что ему полегчало.

— Пусть полежит, — тихо произносит Семин. — Авось пройдет.

Но Леньке не дают отлежаться. По всему чернолесью рассыпаются автоматные очереди. Пули секут по листве молодого дубка, под которым лежит Ленька, щелкают по коре. В темноте кто-то вскрикивает. Кто-то пытается бежать, но его останавливает властный окрик.

— Назад! — выхватив из кармана наган, Семин взводит курок.

— А ты куда? Чи тебе повылазило? — надрывается в другом конце Сероштан.

Мы занимаем круговую оборону. Ждем. У нас мало патронов, их надо расходовать с толком. Подпустив немцев, мы только по команде Семина открываем беглый огонь.

Так мы отбиваем несколько атак. Но долго это продолжаться не может. Нас обложили со всех сторон. К утру нас всех перебьют. Надо пробиваться.

Все подползают к Семину. Тот шепотом приказывает, чтобы люди приготовились к рывку. Когда Семин крикнет: «Вперед!», патронов не жалеть.

— Ясно?

— Ясно, чего там, — отвечает Харитонов.

Я подползаю к Леньке. Спрашиваю, как ой себя чувствует.

— Ничего, лучше, — отвечает Ленька. — Я сейчас…

Он пытается сесть и вскрикивает:

— Ой!..

Мне его не поднять. Ленька выше меня ростом, шире в кости. Но не могу же я его оставить. И как только немцы открывают огонь, а Семин» размахивая наганом, вскакивает на ноги, я взваливаю Леньку на плечи и, спотыкаясь, бегу.

Ночь оглашается криками, выстрелами, хрипом. Потом сразу наступает тишина.

Мы одни, я и Ленька. Впрочем, нет. С нами еще кто-то третий. Он тяжело дышит. Это Харитонов. Петро не отходил от меня ни на шаг.

И в эту минуту я понимаю, что сегодняшняя ночь сроднила нас троих навеки, что как бы ни сложилась в дальнейшем моя судьба, у меня никогда не будет друзей ближе, чем Ленька и Харитонов. Мне хочется сказать об этом Харитонову, но он меня обрывает:

— Брось, Пономарь, не чуди.

Отдышавшись, мы с Харитоновым забрасываем Ленькины руки себе на плечи. Идем. Километра через полтора снова садимся. Я вынимаю коробку «Казбека», в которой осталось всего четыре папиросы, и мы закуриваем. Теперь в коробке лежит одна папироса, всего лишь одна…

Остаток ночи мы проводим в пахучей скирде, на которую случайно набрели в темноте. Глубоко зарываемся в сено. Оно пахнет солнцем и увядшими полевыми цветами, ласково щекочет лицо. Впервые за много дней у нас такая отличная постель.

И не мудрено, что просыпаемся мы поздно. Ленька уже отошел. Но нам лень разгребать сено руками, и мы выползаем из скирды ногами вперед, на карачках. Потом встаем и отряхиваемся.

— О, матрозен!

Вздрогнув, как от удара, мы разом поворачиваемся. Немцы! Их до черта. Сидят, привалившись к скирде, стоят с автоматами. Пригнувшись, Ленька бьет головой в живот какого-то рыхлого немца, я замахиваюсь винтовкой на другого, Харитонов бросается на третьего. Но силы не равны. Нас сбивают с ног, топчут коваными солдатскими сапогами, связывают. Немец, которого свалил Ленька, поднимается и наводит на нас автомат.