Помолчав немного, граф продолжал говорить:

— Как видишь, Ортанс, я не пытаюсь оправдаться перед тобой. Да, я женился на тебе из честолюбия, почти по принуждению и совершенно тебя не зная. Ты тоже вынуждена была склониться перед волей маркизы де Симез. Я не упрекаю тебя за неверность, а лишь за то лицемерие, с которым ты постаралась ее скрыть. Если бы ты сказала мне после возвращения из дипломатической поездки: «Господин де Пьюзо, я ваша жена лишь по имени, но не по любви. Вы вместе с моей тетушкой злоупотребили моей молодостью и я вышла за вас против своей воли», — то я, конечно же, почувствовал бы себя несчастным, но у меня не появилось бы основания проклинать тебя, как я делаю это сейчас.

Графиня хотела что-то возразить, но муж, не дав ей сказать ни слова, заговорил вновь.

— Но нет, вы встретили меня веселой улыбкой, со всей нежностью молодой жены, радующейся приезду любимого мужа и в течение нескольких месяцев я думал, что обрел столь редкое счастье в браке, заключающееся во взаимной близости сердец. Однако через полгода я узнал о тайном пребывании в замке во время моего отсутствия шевалье д’Альже и о вашей с ним связи, неопровержимо доказанной преждевременным рождением Киприенны.

Услышав это обвинение, графиня горестно покачала головой, но промолчала, и муж ее с горечью продолжал:

— О, я все прекрасно помню! Сперва я не делал никаких попыток объяснить свое отвращение к жене и дочери, за что все вокруг в один голос порицали меня. Я молча сносил эти упреки, предпочитая несправедливость позору нашей семьи. Меня называли плохим мужем и жестокосердным отцом. Тогда, как впрочем и теперь, я давал вам возможность разыгрывать из себя мученицу, но ситуация меняется, когда мы беседуем с вами с глазу на глаз, без свидетелей. Позвольте же мне выразить вам свое презрение, когда вы пытаетесь пробудить во мне жалость, говоря о судьбе МОЕЙ дочери, позвольте же мне выразить свой гнев, когда вы защищаете память вашего любовника от моей справедливой ненависти.

— Шевалье д’Альже никогда не был моим любовником! — в отчаянии вскричала графиня, — Киприенна действительно твоя дочь и да поможет мне Бог вынести твои несправедливые обвинения.

— Да что вы говорите? — яростно воскликнул граф. — Неужели вы осмелитесь утверждать такое даже после того, как прочтете вот это?

С этими словами он бросился к своему письменному столу и, открыв потайной ящик, выхватил оттуда аккуратно сложенный лист бумаги.

— Узнаете ли вы это? — дрожа от гнева спросил граф.

— Да, — зарыдала несчастная Ортанс, закрывая лицо руками.

— Слушайте же, что гласит это таинственное послание без даты и без подписи, — произнес граф и начал читать письмо, которое гласило:

«В какую пропасть толкнул ты меня! Что будет, когда он вернется? Последствия нашего преступления столь очевидны, что я не смогу скрыть их от него…»

— «Он» — это я, — заметил граф с горькой улыбкой и, продолжал чтение:

«… Услышь же мой крик отчаяния, он вызван страшной необходимостью. Голова моя в огне, каждую минуту я готова лишиться сознания. Ты толкнул меня на преступление и все мои надежды на спасение связаны только с тобой!»

— Надеюсь, вам все ясно? — осведомился Лоредан де Пьюзо. — Или мне надо прочесть следующую записку, известную вам не хуже первой? В ней вы сообщаете своему сообщнику о рождении дочери, той самой, которую вы называете МОЕЙ дочерью Киприенной! Говорите же! Постарайтесь оправдаться, придумайте какую-нибудь правдоподобную ложь. Защищайтесь! Защищайте этого благородного шевалье д’Альже! Попытайтесь доказать, что эти письма — подделка, или что я неправильно понял их смысл. Я жду ваших объяснений, сударыня, мне действительно очень хочется услышать ваш ответ.

— Могу сказать только то, что эти письма действительно написаны мною, — прошептала графиня, — но Киприенна действительно ТВОЯ дочь, а шевалье д’Альже ни в чем не виноват перед тобой.

— Так значит, несчастная… — громко закричал граф, но тут же замолчал, дав еще одно доказательство своего замечательного самообладания.

— Неважно, как звали вашего сообщника, — продолжал он, взяв себя в руки, — результат все равно один и тот же. И результат этот заключается в том, что меня толкнули в пропасть; у меня нет больше ни честолюбия, ни мужества, ни любви. Да, Ортанс, я мог бы любить тебя. О, сколько сил я мог бы почерпнуть в этом священном чувстве! Но нет! Наш домашний очаг погас навсегда, между нами выросла непреодолимая стена недоверия. Я стал печален, я забыл мечты о славе и счастье. Неужели же я должен был трудиться ради дитя греха? С какой стати? Вместо семейных радостей я вынужден был отказаться от священных для каждого объятий жены и дочери, и в этом роскошном особняке, где целыми днями снуют толпы слуг, где ты сияешь, как королева, в этом доме, вызывающем всеобщую зависть, я вынужден жить в полном одиночестве!

Граф наконец замолчал. Жена не осмеливалась прервать его ни единым словом и вскоре он заговорил снова:

— С этого самого времени — и именно здесь начинается моя ошибка, ошибка, главную ответственность за которую несешь ты, — я начал искать на стороне то, чего не смог найти у себя дома. Счастье было потеряно навсегда, я гнался лишь за его тенью, причем в этой погоне растерял буквально все: свою физическую и моральную энергию, свою кровь, сердце, ум, состояние и честь. Тебе не в чем мне завидовать, Ортанс, сейчас я не менее жалок, чем ты, и мы можем смело смотреть друг другу в глаза. Подобно каторжникам, скованным одной цепью, нам нечего стыдиться друг друга.

— Но почему за наши ошибки должно расплачиваться бедное невинное дитя? — в отчаянии воскликнула графиня. — Ты говоришь, нам грозит разорение, но что из того? Ведь благодаря ему мы сможем искупить свою вину, это наказание, ниспосланное нам Богом. Ты прав, Лоредан, во всем виновата лишь я одна. О, если бы ты только мог представить степень моей вины, она гораздо больше, чем ты думаешь. Но нам необходимо мужество, друг мой! Надо найти в себе силы спокойно подчиниться судьбе и спокойно принять участь, уготованную нам за наши грехи. У тебя есть долги, Лоредан. Ну что же, мы их заплатим, даже если для этого мне придется пожертвовать последним бриллиантом и своим трудом зарабатывать на жизнь. Давай забудем о прошлом, я хочу сохранить о нем лишь одно воспоминание — воспоминание о моей ошибке и о вызванном ею несчастье. Я всегда буду помнить об этом, так же как и о твоем великодушии.

Помолчав немного, графиня продолжала свой страстный монолог:

— Я прошу прощения не ради себя, ибо чувствую себя не достойной снисхождения, но только ради нее, Лоредан, ибо после моей смерти она узнает страшную тайну моей жизни и тогда ты, возможно, пожалеешь о столь поспешно принятом решении, и несчастье Киприенны станет для тебя жестоким укором.

— Но разве ты и после всего этого не расскажешь мне правды, Ортанс? — настойчиво произнес граф. — Что же было в твоей жизни столь ужасного, что этот поступок превосходит даже позор твоей первой ошибки?

— Прошу тебя, Лоредан, не расспрашивай меня больше! — запинаясь произнесла графиня, — я не могу и не должна давать тебе дальнейших объяснений, чтобы не вызвать тем самым нового непоправимого несчастья, ответственность за которое целиком ляжет на мои плечи. Поверь, совесть моя и так уже изнемогает под грузом вины. Знай только и помни, что Киприенна действительно твоя дочь, что ты должен оберегать и защищать ее. Верь моим словам больше, чем этим письмам. Они доказывают мою ошибку, но даже если бы они не доказывали ее столь очевидно, я все равно призналась бы тебе в ней и, находясь на смертном одре, сказала бы тебе: «Лоредан, прокляни меня, но люби и уважай свою дочь Киприенну!»

— Я верю вам, сударыня, — произнес граф. — Ситуация вам хорошо известна. По моему мнению, брак Киприенны является нашим единственным спасением, но если вы считаете, что этому препятствуют какие-то тайные причины, имеющие для вас решительное значение, то назовите их мне. Завтра Киприенна должна дать мне ответ, который я сообщу барону Матифо. Сообщите ей о моем решении. Каков бы ни был ее ответ, к ее решению отнесутся с должным уважением.