Отголосок углублявшихся недоразумений среди командного состава проникал к матросам. До поры до времени в команде все было тихо. Во всяком случае, насколько мне известно, никаких проявлений брожения не наблюдалось. В офицерской среде недовольство командиром не имело политической окраски, хотя выражалось все активнее. В команде же оно, как потом оказалось, «подливало масла в огонь» назревавшему революционному движению. Большая неприятность в отношениях с командиром произошла из-за вестового — молодого матроса Ш. Командир имел двух вестовых. И когда в Тулон приехала его жена[12] и поселилась на пригородной даче, Коломейцев не постеснялся направить для обслуживания своей барыни одного из вестовых. Жена командира была чрезвычайно высокомерна в отношении к молодому добродушному матросу. Обслуживая дачу весь день, ночевал он на корабле. Съезжая на берег с первой шлюпкой, матрос возвращался на корабль к ужину, а за весь день хозяйка его не кормила. Все это до поры до времени сносилось безропотно, но однажды утром матрос пришел ко мне — его ротному командиру — в слезах и заявил, что на дачу больше не поедет. Если же его не освободят от обязанностей вестового, он повесится, так как больше не в силах стирать грязное белье барыни. К счастью, в царском флоте существовало положение, в силу которого вестовые к офицерам назначались с согласия самих матросов и их ротных командиров. Пользуясь этим правом, я заявил старшему офицеру, что отзываю матроса Ш. из командирских вестовых. Прошу это доложить Коломейцеву. Доклад был принят молча, и без второго вестового для дачи командирская чета вынуждена была обходиться.

Затем офицеров корабля возмутило присвоение Коломейцевым очень большой суммы так называемых окрасочных денег. По существовавшему положению окрасочные отпускались портовой конторой ежемесячно в определенных для каждого корабля размерах. Командир не был обязан отчитываться перед портом в этих деньгах и был вправе расходовать их на окраску корабля в мере надобности по своему усмотрению. Это, разумеется, не значило, что командир получал право положить деньги специального назначения в свой личный карман. Честно относились к этим суммам все предыдущие командиры «Славы», и на корабле накопилась значительная их экономия. Хранились окрасочные деньги на общих основаниях в судовом денежном сундуке и, также как остальные суммы, ежемесячно проверялись судовой ревизионной комиссией в соответствии с приходно-расходными документами. Коломейцев посмотрел на дело иначе и по соглашению с ревизором весь остаток окрасочных денег за несколько лет изъял из сундука и присвоил. Возмущение офицерства поступками командира вылилось, наконец, в редкое на флоте чрезвычайное происшествие. По заведенному на больших кораблях порядку, командир столовался в своем салоне отдельно от кают-компании. Поэтому на «Славе» грек-ресторатор готовил завтрак, обед и ужин на командира и офицеров отдельно. Вместе с тем, по обычаю, в воскресенье после богослужения кают-компания приглашала командира к себе отобедать. Когда все офицеры, бывало, соберутся к столу, старший офицер говорил: «Господа, я иду приглашать командира». Такая форма приглашения соблюдалась в соответствии с Морским Уставом, в котором указывалось: «Кают-компания имеет право приглашать командира к своему столу». Коломейцев восстановил офицерство против себя настолько, что однажды, когда старший офицер М.И. Смирнов произнес обычную фразу — «иду приглашать командира», послышались возгласы: «а мы не приглашаем». Смирнов густо покраснел. «Господа, я не шучу!» «И мы не шутим, — не хотим видеть Николая Николаевича (Коломейцева) у себя за столом». Старший офицер замолчал и, садясь в свое председательское кресло, пробормотал: «Господа, прошу к столу». Конфликт с командиром достиг апогея. Вестовой не накрывал стол в помещении командира, ресторатор не готовил на него обед. Коломейцев долго ждал приглашения и нервно шагал по салону. Посланный им вестовой доложил, что господа офицеры уже обедают. Командиру оставалось потребовать паровой катер и отправиться к жене на дачу[13].

День ото дня на корабле создавалось все более напряженное состояние. Командир решил отомстить хотя бы старшему офицеру за всех остальных и добился в Главморштабе отзыва М.И. Смирнова в Петербург и назначения на корабль кап. 2-го ранга Доливо-Добровольского. Но эпизод смены старших офицеров причинил новый и притом очень чувствительный укол самолюбию командира. Торжественные и сердечные проводы Смирнова на корабле без ведома и участия Коломейцева были невозможны. Поэтому это чествование офицеры организовали в общем зале популярного в Тулоне ресторана в присутствии многочисленных посетителей. По соглашению с хозяином ресторана большой обед исключительно из русских закусок и кушаний готовился в кухне ресторана матросами-поварами со «Славы». Разумеется, этот инцидент, как и все остальные, тотчас же стал известен всему экипажу корабля.

О настроениях офицеров командир мог судить по доносам Энгельгардта, хотя после памятного инцидента с дуэлью этому информатору крылья были подрезаны. Среди команды недовольство Коломейцевым стало проявляться вскоре же после его прибытия на «Славу». Не нравился этот суровый, всегда мрачный человек со стального цвета злыми глазами. Возмущали людей им надуманные совершенно нецелесообразные и изнурительные работы. Как писал матрос Сергей Белов в Россию своему брату Константину, «на “Славе” порядки пошли новые, начали экономить масло, хлеб и прочее, как бы “сумления” какого не вышло…» Как это во все времена бывало на флоте, повышенное нервное настроение в командах выражалось в придирчивости матросов к некоторым видам питания. Даже изредка готовившиеся на ужин горох и чечевица вызывали протест и отказ от еды. На «Славе» матросы стали собираться небольшими группами и о чем-то по секрету разговаривали между собой. Когда после арестов на корабле производилось следствие, то выяснилось, что на «Славе» большевистскими группами велась довольно значительная пропагандистская работа против существовавшего в России государственного строя. Неизвестно общее число матросов — участников Социал-демократических (большевистских) ячеек на «Славе». Флотская жизнь заставила партийные организации выработать сложную систему конспирации. Корабельная организация состояла из «десятков», а в них входили 2—3 группы по 3 человека. Группа, как правило, знала лишь руководителя своего «десятка». Между собой «десятки» не общались; только их руководители знали общекорабельного организатора или уполномоченного им связного. Бывало даже так, как, например, на крейсере «Рюрик». Там с осени 1910 г. существовали два подпольных социал-демократических кружка, а члены этих кружков долго не знали друг о друге. Связь была установлена лишь через год с помощью гельсингфорской организации РСДРП. Насколько эта система конспирации была действенной на «Славе», видно из захваченных при обысках документов. В расшифрованном письме арестованного машинного унтер-офицера Н. А. Молодцова указывалось, что в кружке было 30 человек; в письме к брату матрос С. А. Белов называл в кружке 10 человек; машинист А. Самсон писал в Ригу на латышском языке некоему А. Миски, что в организуемой группе около 50 человек. Хорошо поставленная конспирация помешала командованию корабля и тайной полиции полностью раскрыть и ликвидировать партийную организацию на «Славе». Примечательно одно обстоятельство в расследовании дел эсеровских групп на судах учебно-минного отряда Балтфлота. Когда эта организация была раскрыта прежде всего на учебном судне «Двина» в январе 1911 г., несколько предателей с этого корабля перечислили все суда, на которых им были известны эсеровские организации. Линейный корабль «Славу» они не называли, видимо, потому, что там прочно закрепилось влияние матросов-большевиков.

Как я уже отмстил, конспирация среди команды «Славы» осуществлялась успешно, однако многие товарищи, причастные к революционному движению на корабле, вели себя крайне неосторожно. Это позволило командованию корабля установить наблюдение за партийной работой среди команды. Я уже отмечал донесение командира крейсера «Аврора», в котором он считал политически более надежными «землепашцев», т.е. крестьян. Такое мнение вообще господствовало среди командного состава флота. И поскольку из числа квалифицированных рабочих едва удавалось комплектовать машинные команды и других специалистов, то на комендоров и артиллерийских унтер-офицеров в специальных военно-морских школах обучались главным образом крестьяне. Это были в большинстве политически мало развитые люди, и, кроме того, среди них встречались кулацкие сынки. Привыкая на флоте к обеспеченному и относительно культурному быту, многие бывшие крестьяне не стремились возвращаться к тяжелой трудовой жизни в деревне и охотно оставались на сверхсрочную службу. На «Славе» эта особенность в среде команды была учтена, и по приказанию командира корабля артиллерийские офицеры с помощью своих подчиненных артиллерийских унтер-офицеров и комендоров организовали слежку за всеми матросами.