— Как, например? — перебила его Фреда вопросом.

— Ну, вы разговаривали с тюльпанами. Это же факт, что вы нашептывали им нежные слова. В монографии нет ничего такого, — он снова постучал пальцами по книге, — что говорило бы о том, что вы умеете разговаривать на их языке. О том, что они общаются друг с другом, — да. Но о том, что они могли бы говорить с вами, — нет! Даже без всякого предубеждения необходимо признать, что женщина, которая ходит беседовать с цветами, скорее всего, не в себе. Такие предположения могли быть сделаны, доктор. Предположения могли быть сделаны.

— Тогда ваши предположения необходимо распространить и на этих двух джентльменов.

Она достала из портфеля свидетельское показание Майнора и Баррона и протянула ему.

— Едва ли общение со множеством тюльпанов отразилось только на моем душевном здоровье, если два столь известных джентльмена стали петь «Якоря на весу» вместе с одним-единственным Карон-тюльпаном.

— А-а, Флот! — Он с явным отвращением отшвырнул показание в ее сторону Она качнулась в шезлонге вперед, чтобы подхватить его, и поднялась пересесть на стул, пододвинув его поближе к столу. Доктор Гейнор нуждался в кушетке несомненно больше, чем она.

— Но вы ничего не сказали о черной коробочке, которую вы с Полино брали с собой на холм, — сказал он затравленным голосом, — когда следователь допрашивал вас в связи со смертью Полино.

— В стандартных правилах следственного дознания не говорится ничего о том, что я должна отвечать на незаданный вопрос. Формального допроса не было. Для них это осталось бы элементарным случаем естественной смерти, если бы черная коробочка не была упомянута в монографии с описанием всех мельчайших подробностей.

— Да, да. Я понимаю. — Он озирался кругом, словно выискивал притаившегося соглядатая; понизив голос, Гейнор сказал: — Доктор Карон, давайте оба будем благоразумны. Я откажусь от всех обвинений…

— Какие обвинения? Я здесь для слушания на предмет моей дееспособности.

— Я не собирался поворачивать дело именно таким образом… Послушайте, я — человек. У меня есть надежды и опасения, да, и амбиции, как у любого другого. Когда я начинал свою карьеру, я не был особенно одаренным, или талантливым, или слишком смышленым. Но я был практичным! Я стал специализироваться в административной сфере. Люди, подобные вам, и Гектору, и Полино… Да, даже Полино. Он тоже говорил за моей спиной. Все вы за моей спиной... А этот Беркли, сующий свои латинские кроссворды мне прямо в лицо... Как деревенскому парню найти свое место в высшей лиге? Не я делал эту систему, доктор Карон. Но я умел увидеть, где, на пересечении каких дорог, лежит власть, как, в результате каких конфликтов принимаются решения. Я выбрал принятие решений; если я прав, я победитель. Если я не прав — принявший решение должен потерять…

— Доктор Гейнор, — перебила его Фреда, — все это очень интересно, но какое это имеет отношение к слушанию на предмет моего душевного здоровья?

— Я пытался апеллировать к вашему гуманизму, доктор. Мне необходима ваша помощь. Любое принятое мной решение в данном случае будет неправильным. Пожалуйста, не опубликовывайте монографию.

Итак, с этим покончено. Теперь они вступили в рыночные отношения. Ее ответ был подчеркнуто выразительным:

— Доктор Гейнор, я не могу даже подумать о том, что можно припрятать революционное открытие в науке о растениях ради предупреждения возможных судебных процессов.

— Доктор Карон, я назначу вас своим преемником в письменной…

— Я высоко ценю ваше доверие, доктор Гейнор, — Фреда подперла рукой подбородок, — но готова пожертвовать положением руководителя Бюро ради научной правды. Почему вы не хотите разделить мою жертву?

— Доктор Карон, я ничего не умею делать, кроме как руководить. Все, что у меня есть, — это моя работа, жена и трое детей, зависящих от меня. Доктор Карон, подумайте о моих жене и детях.

Фреда на минуту задумалась. Она симпатизировала миссис Гейнор из-за ее неудачного замужества, а его детям из-за их генеалогических недостатков. Она заговорила:

— Как вы сказали, доктор, мы оба благоразумные люди, хотя я нахожусь здесь, потому что в отношении меня именно этот факт вы поставили под сомнение… Может быть, мы сможем до чего-нибудь договориться.

— Спасибо, доктор Карон, — сказал он, — вы умный человек.

— Возможно, я могла бы, — медленно говорила она, — представить монографию, сопроводив ее распиской о передаче… по усмотрению… Сама я никогда бы не стала задерживать публикацию. Это неэтично. Но право принятия решения можно было бы передать на усмотрение руководителя Бюро.

Гейнор немного выпрямился. В его глазах затеплилась надежда.

— Если вы, доктор Карон, предоставите право принятия решения о публикации руководителю этого Бюро, я гарантирую вам, что вы будете тем руководителем, который примет это решение после того, как я буду повышен в должности и перейду на работу в Министерство.

— Я знаю, — согласилась она, — моей гарантией будет монография Карон-Полино… Но, доктор, я хотела бы задать вам несколько вопросов. Если вы предпочитаете не отвечать на них, мы, конечно, можем прекратить эту беседу навсегда и отправить «Исследование коммуникации растений» обычным порядком.

— Спрашивайте меня. Спрашивайте о чем угодно.

— Зачем вы взяли меня с собой в Вашингтон, придумав ложный предлог, и провели этот маневр с моим представлением ходатайства о Флоре.

— Когда мне в то утро позвонили от Клейборга, я знал, что он прячет в рукаве какой-то подвох. Он не был заинтересован в увековечении имени Гейнора. Но я был в этом заинтересован Поэтому я приказал мисс Везервакс находиться около ящика предложений и принести мне все, что вы через него представите. Мне принесли ваши предложения прямо из ящика.

— Почему именно я?

— Клейборгу нравятся привлекательные женщины. Он знал, что вы были моей заложницей, которая обеспечивала мою уверенность в том, что он предпримет максимум усилий. Я понимал, что он заставит напряженно работать каждую ячейку своего мозга, чтобы протащить ходатайство и удержать меня от принесения вас в жертву. Вы были моей ставкой в моем с ним пари о том, что ему не удастся провернуть это дело… Он побился об заклад и проиграл. В конце концов, может быть, он не такой уж и дьявольски хитрый.

Гейнор заблуждается, подумала Фреда. Игра еще продолжается, и Клейборг хорошо это знает. Ганс все еще держит про запас приготовленную для броска пару костей.

— Второй вопрос, — сказала она. — Для чего вы красите волосы под платину?

Этот вопрос напугал его. Он пытался улыбнуться и покачал головой:

— Ну вот, появились эти клейборговы вопросы… — Он наклонился вперед, и она заметила, что он с трудом сдерживает слезы. — Хорошо, я и это выставлю напоказ!

Он закинул руки за голову, ухватился за волосы и положил на стол парик.

— Я облысел в восьмилетием возрасте, болел скарлатиной. Дети бегали следом за мной из школы и кричали «лысик». Никому не нравятся лысые мальчики…

— Успокойтесь, доктор Гейнор!

Некоторое время он боролся со своими чувствами, все более клонясь вперед.

— У меня вовсе не было волос, поэтому у меня был выбор цветов. Я выбрал цвет, привлекающий внимание; этого требует моя работа. Администратор должен быть заметен, иначе его обойдут продвижением по службе. Большинство стараются получить звучное прозвище… или подписывают документы красными чернилами… делают все что угодно, чтобы привлекать… привлекать… внимание.

Он снова терял над собой контроль. Фреде хотелось сделать замечание о том, что, будучи лысым, он был бы еще более заметен, и его детское прозвище прекрасно бы его рекламировало, но она с большим сочувствием отнеслась к его детской травме и могла понять, почему он не хотел, чтобы его видели лысым. Его голова была слишком блестящей; казалось, она собирает и фокусирует солнечный свет, проникавший сквозь прозрачные кирпичи стены позади его стола.

— Наденьте волосы, доктор, — резко сказала она. — Ваше сияние слепит меня.