Растения, искусственно задерживаемые в росте, демонстрировались в японском павильоне, оставшемся от когда-то проходившей здесь всемирной выставки.

Фреда была очарована пролегавшей среди лесочков из живых дубков, бежавшей мимо кукурузных и пшеничных полей миниатюрной железной дорогой, по которой двигались поезда, останавливаясь на станциях, украшенных клумбами живых роз — все растения взрослые, но во много раз меньше настоящих. Любуясь композицией, размещавшейся на фоне живописной панорамной декорации, она настолько реально представляла себя неким божеством двадцатого столетия, что прощала такие отклонения от соразмерности, как экспресс-магистраль на Санта-Фе, грохотавшую по другую сторону Фудзиямы.

Потом они отправились на чаепитие под сенью глицинии в садике, возвышавшемся над обрамленной бамбуком заводью с перекинутым через нее каменным арочным мостиком. Девушка-японка в кимоно, подпоясанном оби, подошла к ним, постукивая деревянными башмаками, поклонилась и сказала, что ее зовут Хаки. С волнующей напевностью интонаций ломаного английского, выученного в Японии, Хаки объявила, что готова приступить к обслуживанию церемонии чаепития. Фреда так глубоко ощущала себя частицей Японии, что уже почти реально слышала звон ритуальных колокольчиков, но тут Хал распорядился:

— Налейте леди чаю, Хаки-сан, а для меня состряпайте двойной мартини.

— Но, Хал, — запротестовала Фреда, — это же Восток.

— Я ничего не имею против Востока, но я предан Мартини, самому великому, после Маркони, итальянцу.

— Бог с вами, поскорей выкладывайте ваше отрицательное заключение о Флоре, пока еще можете разговаривать. Доктор Беркли дал понять, что путешествие на Флору могло вызвать побочные эффекты: душевную аллергию, ностальгию и даже ослабление привязанности к Земле.

— Чтобы тронуть меня, этот охотник до содержимого чужих черепов слабее этой идейки не смог бы ничего придумать.

— Хал, временами вы меня раздражаете. Одним махом вам ничего не стоит опорочить целую область знаний.

— Не существует области знаний-, именуемой психиатрией растений; послушайте, Фреда, растения Флоры до такой степени разумны, что это делает их опасными для существ нашего уровня умственного развития не меньше, чем они опасны друг для друга.

— Доктор Гектор, — напомнила она, — говорил, что жизнь растений Флоры протекает без соперничества.

— Только на первый взгляд Почвенные условия, наличие дренажа, более высокая влажность дают определенным растениям небольшое преимущество, но, чтобы воспользоваться этим преимуществом, им приходится бороться. На Флоре нет ни пяди земли, где бы не шли баталии. Почва пропитана жизненными соками безжалостно убитых цветов. И я, как священник-друид, говорю вам, эти растения, включая и мои деревья, не знают милосердия.

— Вы хотите сказать, что уже не считаете, что вашему клену может довериться любая сорока?

— Да, — сказал он серьезно, — теперь я уверен, что дерево намеревалось меня убить.

Его бесстрастный гортанный голос насторожил ее. Паранойя, подумала она.

Быстрой, семенящей походкой к их столику подошла Хаки, чтобы подать чай; и Фреда, признательная ей за вмешательство, наблюдала за движениями девушки, хлопотавшей с церемонным изяществом, призванным оживить церемонию чаепития. Но Хаки была универсалом. Когда она наливала Халу мартини, ее движения сделались такими, словно в девушку вселилась игривость джина.

— Что об этом думает Пол? — спросила Фреда.

— Пол никогда ничего не утверждает, — сказал Хал, пригубив из бокала, — но внешним видом его не одурачишь. У вас есть тому доказательства.

Бережно удерживая чайную чашку в обеих руках и глядя поверх нее, Фреда спросила:

— Вы хотите сказать, что он не нашел меня привлекательной?

— Я был бы влюбленным в клен флорианином, если бы додумался намекать на такое! — Он начал жестикулировать. — Мужчина не берет в жены женщину только потому, что ему понравилась форма мочек ее ушей. Красота пропадает, любовное влечение быстро проходит, а страсть может иссякнуть в течение часа. Дайте мне Мону Лизу, и через пятнадцать минут она будет за дверью, все такая же улыбающаяся, но в придачу получившая пожелание радостей в жизни.

Этот парень действительно не в себе, решила Фреда.

— Время от времени мужчине нравится черпать ложкой из глубокой тарелки с яблочным пудингом, — продолжал Хал, — но женится он ради мяса с картошкой.

— Вы делаете мне комплимент?

— Да, и Пол знает, что во Флоре есть что-то отвратительное. Он говорил мне, что сначала цветки существовали, чтобы привлекать насекомых. Что случилось с насекомыми? Цветы их съели! — Он сделал паузу и продолжал упавшим голосом: — Это дерево зондировало мои слабости. Оно обнаружило мое либидо. Я бы умер в этой кленовой могиле ужасной смертью, такой, какой вы не можете себе представить… Но Пола они не получат! Они неправильно определили его слабость — за слабость они приняли его голую и стерильную научную любознательность. Значит, они — не суперрастения. Но много ли во вселенной Полов Тестонов по сравнению с Халами Полино. У Пола нет слабостей.

Фреда слушала как околдованная. Пол говорил, что орхидеи таили секреты. Хал мыслил непоследовательно, но на ощупь шел к теории, которая поддерживала правоту Пола. Пол говорил, что у Хала блестящий ум, но он не такой уж блестящий. Она вполне могла себе представить, какая смерть ожидала этого любвеобильного полусумасшедшего в его «кленовой могиле».

Он прикончил второй мартини и подал знак, чтобы ему принесли еще один.

— Возьмите жизнь животных, — говорил он, — на Флоре существуют все субструктуры, необходимые для царства животных, в частности травоядных, а за пожирателями травы приходят пожиратели мяса. Что случилось с пожирателями мяса?

Покачав свой бокал, он оставил вопрос без ответа.

— В океанах Флоры есть дельфины, и большая рыба пожирает мелкую рыбешку… Но и тут я не могу быть слишком оптимистичным. Если солнце не умрет слишком скоро, морские водоросли станут питаться рыбой.

— Вы считаете, что эти растения плотоядны?

— Нет, потому что трава вредоносная. Она отравила бы пасущихся на ней животных. Когда в эту траву падает семя, оно сразу же исчезает. И трава права! Любое растение Флоры опасно, потому что оно выиграло все свои эволюционные войны. Любое растение, которое вы видите на Флоре, является победителем, героем, непревзойденным убийцей.

Он остановился и осторожно бросил взгляд назад.

— Послушайте, Фреда, эти растения выжидают. Цветы следят. Деревья зондируют. Где-то очень глубоко в их видовой памяти сидят воспоминания о двуногом, который висел на их ветвях, ел их ягоды и орехи, с корнем выдирал их слабые ростки. Память о двуногом, которому однажды они уже противостояли, которого уничтожили, но который вернулся и опять бродит среди них; и они будут сражаться снова. — Он замер над остатками своего мартини. — А тут этот ваш шеф, — и мой тоже, — добрейший доктор Гейнор, — девяносто процентов воды и десять процентов горячего воздуха, — ради увековечения ничего не значащего имени хочет разместить на этой планете человеческие существа. Этот осел! Этот администратор!

Он был готов сорваться, и она оборвала его:

— Полино, я не могу позволить высказываться в таких выражениях о руководителе Бюро в моем присутствии.

Хаки вновь подошла еще с одним мартини.

— Хаки-сан, вы знаете напыщенного старого осла по имени доктор Чарльз Гейнор, который ради карьеры утопил бы собственную бабушку?

— Он швыряется слюнявыми шариками, сэр?

— Именно, Хаки-сан! Он дедушка всех стрелков жеваными шариками.

— Хал, я настаиваю! Рассчитайтесь с девушкой, и пойдем.

Послушный, словно ребенок, Хал с трудом поднялся на ноги; прищурив один глаз, просмотрел счет и бросил на стол горстку скомканных банкнот. Он повернулся и подал Фреде руку; она вывела его из павильона. Когда они подошли к машине, она села за руль, а из горла Хала глухо вырвалась единственная за всю дорогу фраза: