Ту же самую мысль он мог осветить под другим углом:
— Социологу расскажите о своей теории. Ему понравится образ общественного мышления, который он усмотрит за вашей попыткой поглотить категорию искусства.
Нанесите ею удар и психиатру. Он поверит, что если вы занимались с девушкой такого рода деятельностью, то взаимоотношения между вами должны были лежать в плоскости сверх-Я. Следовательно, ваш ид выскользнул просто по недосмотру.
Ум Флексона непрестанно был занят исследованием материала, получаемого из рукописи.
— Не дайте социологу понять, что корабли Тартара никогда не вызывали у вас страха. Эти ребята потратили время, энергию и деньги на то, чтобы обусловить у вас ощущение ужаса. Им нелегко смириться с поражением.
Однажды он обронил одно из подобных замечаний, которое разволновало ум Халдейна:
— При ваших знаниях математики Фэрвезера вы могли бы стать хорошим механиком в машинном отделении звездолета. Вряд ли у вас появятся конкуренты.
Несмотря на то что их дружба крепла, Флексон не хотел наводить справок о Хиликс.
— Если я спрошу, сразу будет понятно, откуда растут ноги, и о вас сложится предвзятое мнение. Кроме того, наказание ей определяется вашим, только будет более легким. В случаях геносмешения женщина никогда не рассматривается в роли инициатора, потому что с точки зрения закона она в этом не заинтересована.
Чтобы подготовить своего клиента, Флексон ежедневно часа по два комментировал выписки, которые он составлял, основываясь на заметках Халдейна.
— Наконец, о девушке. Меня растрогало то, что я о ней прочитал Вы создали правдивый портрет. Он несомненно привлекателен, может быть, немного предвзят и совершенно атавистичен. Вы преуспели в ее представлении в моих глазах, и я надеюсь добиться такого же результата в представлении вас в глазах присяжных.
Итак, я вас предупреждаю. Ни в коем случае не давайте понять присяжным, что вы чувствовали к ней нечто большее, чем преходящее желание. Это они поймут. Больше этого они понять не захотят, и это — не в ваших интересах.
Флексон вычерпал его до дна, не оставив ничего, кроме оболочки и имени Халдейн IV.
Не меняя основных обстоятельств дела, Флексон вылепил образ, который позволял Халдейну предстать перед священником молодым человеком с глубокими религиозными убеждениями, появиться перед математиком в облике блестящего, но ортодоксально мыслящего теоретика, перед социологом — общественно активным парнем, который возгорел желанием ликвидировать причиняющую беспокойство категорию, а перед психологом — нормальным сверх-Я, споткнувшимся на либидо высшей пробы.
По истечении пяти дней, после нескольких репетиций, они с Флексоном решили, что исполнитель главной роли готов к выходу на сцену.
— Завтра с вами начнут беседовать, — сказал Флексон. — Ночью я сожгу вашу рукопись, а завтра после полудня забегу к вам, чтобы поинтересоваться, как прошли беседы. Вы позаботитесь о присяжных, я возьму на себя заботу о судье. Мне досталась сторона попроще.
Они попрощались за руку, и позднее, вытянувшись на койке, Халдейн впервые почувствовал уверенность в себе, которой у него не было уже многие месяцы. Какая-то степень снисхождения ему была гарантирована, и он знал, что Флексон добьется для него наивысшей, какой не смог бы добиться ни один адвокат, но он не ищет наивысшего уровня снисхождения; он намерен выбрать самую низкую работу по шкале приоритетов.
Вступив в свой первый ледниковый период неудовлетворенности, он разглядел неполноту Теоремы Фэрвезера об Одновременности, 2(LV)-S. Но его оттолкнуло то, что крылось за этим открытием, потому что он, смертный, находился под прессом обыденных дел и знал, что никакая земная лаборатория не могла бы предоставить ему возможность проверить Теорию Халдейна, LV2-(~T). Но теперь приоткрывался доступ к такой лаборатории, но не на этой Земле.
Он готов был поверить, что какое-то божество направило его к этому концу и не позволило утвердиться в убеждении, что мельницы, которые приземляют, не боговы.
LV2-(-t) должна смыть пятно крови отца, стереть клеймо проклятья, опозорившее его, и опрокинуть этих Роковых Сестер!
Церкви доставит удовольствие получить в свои руки самого кающегося геносмесителя со времен основания Священной Израильской Империи, а друзья по университету Халдейна О, урожденного IV, потеряют дар речи, узнав, что бывший Пол Баньян отдельных кабинетов домов развлечений выбрал обусловленную обетом безбрачия жизнь механика лазерного машинного отделения звездолета.
Глава восьмая
Одним из последствий жестокого сражения Халдейна с литературой девятнадцатого века стал появившийся у него вкус к рассказам о сильных страстях и жестокости, которыми он упивался на следующее утро, когда раздался стук в дверь. Перелистав Библию, он оставил ее открытой на Нагорной Проповеди и подошел к двери встретить стучавшего.
В коридоре стоял старик, едва ли не восьмидесяти лет, и неуверенно вглядывался в его лицо.
— Вы Халдейн IV?
— Да, сэр.
— Извините за беспокойство. Я — Герлик V, М-5, мне было велено прийти и поговорить с вами. Можно войти?
— Конечно, сэр.
Халдейн пропустил его в камеру, вошел следом и предложил стул. Он присел на краешек койки, и старик начал говорить, поскрипывая стулом:
— Меня привлекли к выполнению обязанности присяжного впервые за последние десять лет. Между прочим, я знал вашего отца. Примерно три года назад мы с ним вместе работали над одним проектом.
— В январе он умер, — сказал Халдейн.
— Да-да, это очень прискорбно. Он был хорошим человеком. — Старик блуждал взглядом, силясь собраться с мыслями, что очень бросалось в глаза. — Мне сказали, что вы увлеклись молодой леди из другой категории.
— Да, сэр. Она тоже знала папу.
Присмотревшись к старику, Халдейн решил, что утаивать от Герлика какую угодно теорию нет ни малейшего основания. В лучшем случае ему оставалось жить какой-то десяток лет, и в течение этого десятилетия больше всего его будут интересовать физические функции собственного организма.
— Имя Герлик мне кажется знакомым, сэр. Вы когда-нибудь преподавали в Калифорнийском?
— Да. Я преподавал теоретическую математику.
— Возможно, я встречал ваше имя в ежегоднике.
— Да-да. Когда я узнал, что меня выбрали вашим присяжным, я созвонился с деканом Браком. Он говорит, что вы — чародей как в теоретической, так и в эмпирической математике. Максимумом, которого мне удалось достичь во второй дисциплине, было увлечение системой оценок выигрышей в тик-так-бац.
Скажите-ка, сынок, — его голос упал до шепота, — вы знакомы с Эффектом Фэрвезера?
Первой реакцией Халдейна на этот робкий, униженный вопрос было желание прослезиться. Перед ним сидел математик, значительно более пожилой, чем был его отец, и просил поделиться с ним знаниями, на что его слишком гордый родитель так никогда и не решился Ему захотелось крепко обнять старика за его отвагу на такую смиренность.
Халдейну пришло на ум, что старик устраивает подвох, задавая ему этот трудный вопрос, чтобы выведать его рабочую квалификацию. Прекрасно. Если это квалификационный вопрос, он хочет быть квалифицирован как можно выше.
— Да, — ответил он.
— Что он имел в виду под определением «отрицательное время»?
— Время при избытке одновременности.
— Дайте определение! — В пожилом математике проснулся педагог, и его голос хлестнул Халдейна, словно выкрик команды.
— Так называемый временной барьер препятствует увеличению скорости сверх определяемой одновременностью, потому что ни один материальный объект не может находиться одновременно в двух местах. Вы не можете покинуть Нью-Йорк и оказаться в Сан-Франциско на час раньше, чем уедете из Нью-Йорка, не выходя из земного отсчета времени, потому что в противном случае вы были бы в Сан-Франциско, находясь в то же время в Нью-Йорке. Но вы не можете быть одновременно в двух местах.