Его отец все знал!
Весь застарелый антагонизм к отцу завертелся в его мозгу, но осторожность не позволила выразить это действием.
Продолжая притворяться легкомысленным, он сказал:
— Это слишком конкретный ответ на гипотетический вопрос.
— Мне не нравится, когда играют в темную. Твоя мать полагала, что я самонадеянный глупец, но я просто всегда был честен. И я намерен дать тебе маленький отеческий совет. Забудь эту девушку, Хиликс!
— Зачем ее сюда приплетать?
— Не валяй дурака! Неужели ты в самом деле думаешь, что я не догадываюсь, почему искусство и я стали так сильно привлекать твое внимание, особенно после того, как эта Сафо со счетами под мышкой практически заставила меня пригласить ее в мой дом. Эпическая поэма о Фэрвезере — вот ведь плутовка!
Сарказм в голосе отца уступил место задушевности:
— Слушай, сынок. Эти генетические законы защищают нас. Без них любая краля юношеского возраста с мечтательными глазами могла бы разбухнуть дефективным отпрыском от любого, походя встретившегося, живительного источника, который легко умасливается с помощью содержимого ее сумочки для косметики. Их ублюдки добрались бы до наших пупков.
Эти законы защищают тебя. Ни одно дилетантское качество не обладает способностью производить качественный продукт, цена которого соответствует произведенным затратам, и, когда бы ты ни отправился в козлиный загон за шерстью, это всегда будет кончаться для тебя уплатой двойной цены за дешевку.
Эти законы защищают меня. Я не хочу видеть красную отметку X, на которой заканчивается линия Халдейнов только потому, что мой сын оказался неумелым купцом на рынке краль.
Халдейна обидело ехидное замечание о его купеческих способностях от человека, который швыряет алмаз на прилавок мелочной лавки.
— Кажется, этой линией ты гордишься больше, чем мной!
— А почему бы и нет? Ты и я — только частицы этого континуума, но имя, которое мы носим, кое-что значит.
— Может быть, я не хочу быть одной из цифр ряда. Может быть, мне больше нравится быть суммой цифр.
— Боже правый, что за самонадеянность! Будь ты ребенком, я мог бы отнестись к твоему лепету с симпатией. Если тебе нет дела до твоей династии, подумай, по крайней мере, о своем собственном интеллекте. Если ты, каким угодно действием, лишаешь общество услуг твоего разума, ты тем самым совершаешь преступление против всего рода человеческого.
— Если у меня есть серьезные сомнения по поводу ценности самого этого общества, то что бы я ни вложил в него, это будет грехом перед самим собой.
— Серьезные сомнения в ценности общества! Кто ты такой, чтобы сомневаться в обществе? Тебе только двадцать. Этих мыслей ты нахватался у этой крали?
Халдейн поднялся, все его тело напряглось, лицо побледнело.
— Знаешь, старик, я устал слушать, как ты называешь ее кралей.
— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, кто она есть на самом деле?
Халдейн осторожно отступил от стола. Аккуратно поставил стул на место. Чуть ли не робко вошел в библиотеку и собрал свои книги в ровную стопку. Он туго перевязал их, соорудив из ремня ручку-петлю.
Он достал из шкафа плащ-накидку, взял книги и направился через гостиную к выходу.
Отец встал и пошел за ним к двери, спрашивая:
— Куда ты идешь?
— Я решил уйти отсюда до того, как сверну тебе шею.
Внезапно Халдейн III заговорил ласково:
— Послушай, сынок. Я прошу прощения за то, что вспылил. У меня нет других оснований быть недовольным этой девушкой, кроме ее силового давления на тебя. Я имел удовольствие быть в фокусе действия ее своеобразной энергии, но она не для нас. Ей не много лет, я знаю, но она никогда не была молодой. Ты со своей бесхитростностью попал во власть Далилы. Меня заботит не она, а ты. Ты — мой сын, моя единственная замена…
— Папа, мы на многие версты отдалены друг от друга. Да, я — твоя замена. После меня придет Халдейн V, проштампованный тем же самым серийным номером. Мы детали компьютера! Гуманизм Фэрвезера проявился в его иронии, когда он превратил Бога в твердотельный компьютер.
Какова наша цель? Куда мы идем? И это, по-твоему, лучшее из всех возможных обществ на лучшей из всех планете.
— Ты не веришь в это?
— Больше нет.
Халдейн III сел на кушетку. Он выглядел ошеломленным:
— Она сделала это с тобой.
— Она ничего не делала. Она задавала вопросы, а я находил ответы. Ваше общество, эта вычислительная машина, обесчеловечивает все, даже наши с тобой взаимоотношения. Но, папа, я намерен разбить эту машину. Фэрвезер это делал, значит, смогу и я!
— Сядь! Я хочу кое-что рассказать тебе.
Несмотря на бесцветный тон отца, в его голосе был какой-то жар, который заставлял покориться. Халдейн сел.
— Ты думаешь, что последним гуманистом был Фэрвезер. Нет. Последним гуманистом был Папа Лев XXXV.
Отец на мгновение замолчал, как бы пытаясь собраться с мыслями. Его взгляд сосредоточился на чем-то, находящемся очень далеко, а в дыхании появились какие-то скребущие звуки.
— Я открою тебе государственный секрет. Фэрвезер породил с этой пролетарской супругой чудовище, Фэрвезера II, существо, которое творило на этой планете большее зло, чем любое другое со времен Великого Голода. Несмотря на зловредность Фэрвезера II, Папа Лев затеял судебное разбирательство против Фэрвезера I с целью отлучить его от Церкви за то, что он выдал своего сына полиции.
Снова воцарилась тишина, нарушаемая только хриплым дыханием отца. Наконец он продолжил:
— Я хочу, чтобы ты знал это, потому что, если ты прав в своей самонадеянности, если ты способен повторить его подвиги, я хочу, чтобы ты знал, какого рода образ действия ты выбираешь.
Папа Лев считал предательство моральным преступлением. Он строил обвинение против Фэрвезера на чисто человеческой основе. Социологи и психологи возражали, утверждая, что Фэрвезер I поставил чувство долга перед обществом выше морального долга.
Они победили. Папа потерпел поражение. Но Фэрвезер I сослал своего сына на Тартар.
— Откуда ты это знаешь?
Халдейн III мгновенно подобрался, став прежним холодным, высокомерным профессионалом.
— Ты подвергаешь сомнению знания члена департамента, студент?
— Я имею право усомниться в обоснованности такого обвинения в адрес Фэрвезера, член департамента!
— Пошел вон! — Властностью горела каждая черточка лица Халдейна III.
Халдейн сгреб свои книги и, широко шагая, прошел мимо него, но в дверях обернулся, сам не свой от бешенства и отчаяния.
Перед ним сидит ниспровержитель, неколебимый, бескомпромиссный, пристрастившийся к джину и помешавшийся на шахматах старик. Он ненавидит Хиликс. Он ненавидел свою супругу. Он ненавидит собственного сына. Теперь он ненавидит и память о Фэрвезере!
Его взболтанные мозги отказывались соображать, и он выпалил:
— Скажи-ка мне, моя мать выпала из окна или она выпрыгнула?
Отец обмяк на кушетке. Злость сменилась болью. Когда сын со стуком захлопнул за собой дверь, Халдейн III закрыл глаза и жестом тщетности усилий и краха надежд махнул рукой.
Пока он вел машину, возвращаясь в Беркли, злоба покинула его, а когда гнев улегся окончательно, он уже знал, что это был последний тропический шторм перед наступлением ледникового периода в его уме. Король умер, сраженный уверенностью Халдейна в том, что отец говорил правду, а Хиликс — это снегурочка, потерявшаяся в морозной мгле. Фэрвезер, этот хуже чем детоубийца, просто церковный лизоблюд, сотворивший Папу-робота.
Он хотел чему-нибудь молиться, но в его огромном одиночестве только привидения древних богов давились от смеха. Но вот, едва его душа настроилась на эту суб-субарктику, некая аура заискрилась холодными вспышками, затем полыхнула ярким пламенем ослепительной картины шуршащего мимо него света, который испускала поющая в венах кровь.
LV2 — (-Т).
Если он сможет это доказать, у него не будет нужды молиться никаким богам!
Картина несущегося мимо света исчезла. Он знал, что так и должно быть, но ни в одной лаборатории Земли продемонстрировать это невозможно.