«Минобороны, МИДу и КГБ представить предложения о дополнительных указаниях».

В тот же день я вылетел в Москву для консультаций. А 8 сентября утром был в кабинете у Шеварднадзе. Поразительно быстро ввинтился этот человек в новую и совершенно не знакомую ему роль министра иностранных дел. Он не просто раздавал указания, а знал и разбирался в хитросплетениях позиций сторон даже на таких сложных и запутанных переговорах, как Стокгольмская конференция. Можно, конечно, спорить, правильную ли он проводил линию, но то, что он уже хорошо знал суть дела, — это бесспорно.

Вопросы его были резкие и колючие — он явно беспокоился, что у делегации не хватит директив для того, чтобы выйти на договоренность в последние часы торга на переговорах.

— Мне не нравится Ваша самоуверенность. Почему Вы думаете, что Вам удастся договориться о трех инспекциях? Почему Вы не просите про запас четыре — пять? Почему Вы не просите опустить порог уведомлений до 10 — 11 тыс. человек? Ведь все может случиться в последний день. А меня в Москве уже не будет — я буду в Нью— Йорке и некому будет обратиться к Михаилу Сергеевичу.

Я пытался объяснить, что проблем тут нет, хотя натовцы действительно оттягивают решение на последний момент. Пока они упорно стоят на уровне уведомлений 9 — 10 тыс. человек. Однако наверняка сдвинутся — наши контакты свидетельствуют об этом. Компромисс вырисовывается в пределах 13 — 14 тысяч. А на 12 тысячах договоренность гарантирована.

Но меня сильно беспокоит порог уведомлений по танкам. НАТО предлагает 150 — 200 танков, нейтралы — 250, а наша позиция — 350 — 400. Конечно, это их запросные позиции, но разрыв слишком велик. Поэтому договоренность можно ожидать в пределах 275 — 300 танков, и директивы нуждаются в соответствующих изменениях.

То же относится и к порогу приглашения наблюдателей. НАТО в неофициальном порядке называет 14 тыс. человек. Нейтралы — 16 тысяч. А наши директивы — 18 тысяч. Хотя сейчас мы еще стоим на 20 тысячах. Если тут произойдет затор, нужно разрешить делегации договориться в пределах 15 — 16 тысяч.

По всем этим вопросам предстоит упорная тяжба с минобороны. Поэтому лучше не растрачивать силы на бесполезную борьбу по тем вопросам, где мы на Конференции и так можем договориться, а сконцентрировать усилия на тех проблемах, где переговоры могут зайти в тупик.

Министр внимательно слушал, а в конце коротко резюмировал:

— Мы Вам поможем. Но учтите, соглашение нужно любой ценой. От этого сейчас зависит будущее внешней политики перестройки.

Сразу после встречи с Шеварднадзе была написана Записка в ЦК с новыми указаниями для делегации, где содержались развязки по параметрам и инспекциям. Министр поручил своему первому заму Ю.М. Воронцову согласовать их с Ахромеевым. Выбор его был не случаен: Воронцов — прирожденный дипломат. Ровный, спокойный, доброжелательный, он никогда не повышает голоса, хотя всегда твердо продвигает заданную линию, но делает это без надрыва. Кроме того, Воронцов всегда старался прислушаться и понять точку зрения военных. Ахромеев это знал и ценил.

Мы приехали в Генштаб в 9 часов вечера. В кабинете Ахромеева уже сидели генералы Червов и Медведев. Они прочитали наши проект директив, и маршал сразу же вспылил.

— Мы с вами сделали величайшую и, может быть, непростительную уступку, когда дали согласие на инспекцию. Чего греха таить — Вы вынудили меня к этому. Но Политбюро поставило ясное и твердое условие — одновременно должен быть отказ НАТО от уведомления о всей внегарнизонной деятельности. Где этот отказ? Мы громогласно объявили, что согласны на инспекцию, а НАТО по— прежнему настаивает на внегарнизонной деятельности.

Я ответил, что это не так — НАТО больше не ставит вопрос о внегарнизонной деятельности, хотя окончательно его не сняла. Мы тоже пока заявили лишь о готовности пойти на инспекцию. Сейчас мы вырабатываем формулу уведомления, в которой перечисляются все возможные виды уведомляемой военной деятельности. Если не договоримся о формуле, исключающей внегарнизонную деятельность, не будет соглашения по инспекции.

— Вы уже почти год докладываете, что НАТО пошла на договоренность о неприменении силы — так покажите мне согласованный текст. Его нет!

Я объяснил, что пока нет ни одного полностью согласованного текста — все договоренности ставятся в зависимость одна от другой. Но маршала это не убеждало — или он просто не хотел слышать и потому упрямо гнул свою линию. Пункт за пунктом он отвергал все наши новые позиции. Мы с Воронцовым пытались спорить, но бесполезно. Только в отношении закрытых районов согласился внести в директивы примерно то, о чем говорилось в его речи в Стокгольме. Но против уступок здесь выступил представитель КГБ, бывший член нашей делегации Б.С. Иванов. Он предложил вообще снять ключевое положение о том, что «количество и размеры закрытых районов будут по возможности ограничены». Тогда Ахромеев кратко подытожил — никаких новых указаний делегации не требуется.

Почти в 12 ночи мы вернулись в МИД с пустыми руками — директивы зависли. Министр уже уехал на дачу. Но утром мне нужно было улетать в Стокгольм. Что было делать? Помощник Шеварднадзе А.С. Чернышев посоветовал:

— А ты позвони Шеварднадзе и доложи ему ситуацию.

Я удивился — но ведь поздно. Время — то почти час ночи. Он сказал:

— Не бойся, звони. Министр все равно еще не спит.

Я позвонил и рассказал Шеварднадзе о нашем фиаско в Генштабе. Он воспринял это спокойно.

— Ну что, — спросил он,— будем драться?

Я ответил, что надо драться — дело осталось за малостью.

— Хорошо,—  сказал он,— поезжайте в Стокгольм, а мы доведем директивы. Видимо, на Политбюро опять будет сражение.

В Стокгольме я сразу же начал встречаться со своими коллегами — послами: Берри, Хансеном, Гашиньяром, Цитроном, Идесом, Лидгартом, Кахилуотто, Куатильеро. И всем говорил примерно одно и то же:

— Я ни на шаг не сдвинусь больше по инспекциям, пока не будет согласован раздел по уведомлениям, и прежде всего, какая конкретно военная деятельность будет подлежать уведомлению. Вместо цифровых параметров можно пока оставить многоточия, но весь остальной текст должен быть согласован.

О внегарнизонной деятельности не упоминал. Но коллеги понимали, что именно она имеется в виду. Тем более, что я только что вернулся из Москвы, и это воспринималось как четкий сигнал. Тут же, правда, был пущен слух, что Советский Союз ужесточает позиции. Но мне это даже было на руку. В Москве в эти дни проходили жаркие дебаты, и нам во что бы то ни стало надо было выбить из рук Ахромеева козырной довод, что соглашаться на инспекцию нельзя, так как НАТО продолжает настаивать на уведомлении о внегарнизонной деятельности.

Переговоры такая тактика не задержала, а может быть, даже ускорила. Ричард Берри, с которым я встретился уже 9 сентября, туманно рассуждал, что проблемы инспекции сейчас рассматриваются в Вашингтоне и в НАТО. Для США главное — это свобода выбора инспектирующего государства, в том числе при проведении воздушной инспекции. Если Советский Союз пойдет навстречу в этом вопросе, то США готовы серьезно учесть озабоченности советской стороны в других областях.

А посол Гашиньяр довольно прямо намекнул: из Парижа пришел ободряющий сигнал — компромисс по инспекции, который мы обсуждали, может быть принят. Нужно лишь четко придерживаться двух основополагающих принципов. Во— первых, установить гибкую связь между закрытым районом и районом, обозначенным для проведения инспекции. А во— вторых — придерживаться правила, что образование закрытых районов не будет препятствовать проведению инспекции.

Но как раз такой подход и был заложен в проекте директив, подготовленном в МИДе на Смоленской. Нужно было только пробить его через сопротивление советских «заинтересованных ведомств».

12 сентября делегация дала телеграмму в Москву, что полностью согласован текст по неприменению силы.