Изменить стиль страницы

Пит взял кружку с пивом в другую руку.

— Это просто сплетни, Вик. У Бум-Бума были какие-то нелады с боссом. Я слышал, будто он украл какие-то бумаги. Но я в это не верю. Зачем Бум-Буму красть?

От гнева у меня зашумело в голове.

— Это все брехня! Бум-Бум в жизни не совершил ни одного подлого поступка, даже когда был нищим!

Мужчины смотрели на меня неодобрительно.

— Чего ты разоралась, Вик, — сказал один из них. — Мы все очень любили Бум-Бума. Пит же сказал, что не верит сплетням. И нечего разоряться.

Он был прав. Какой смысл устраивать сцену на поминках? Я встряхнулась, словно вылезшая из воды собака, и снова нырнула в толпу. На двери красовалась чудовищно выполненная икона «Кровоточащее сердце Девы Марии». Я шагнула за порог и вдохнула холодный весенний воздух.

Я расстегнула жакет, чтобы освежиться дуновением ветерка. Машину я оставила возле дома, в северном Чикаго, поэтому оказалась в некотором затруднении. Я осмотрелась вокруг и убедилась, что Катберт и Мэллори давно уехали. Я стояла, не зная, то ли отправляться на поиски такси, то ли ковылять до станции на высоких каблуках. В это время ко мне подошла молодая женщина. Маленькая, аккуратненькая, с темными волосами, закрывающими уши, и глазами медового цвета. На женщине был светло-серый шелковый костюм с длинной юбкой и курткой болеро, пуговицы — из перламутра. В общем, все очень красиво и элегантно. Лицо женщины показалось мне смутно знакомым.

— Где бы ни был теперь Бум-Бум, уверена, там ему больше нравится, чем понравилось бы здесь. — Женщина кивнула на дом и насмешливо улыбнулась.

— Мне здесь тоже не нравится.

— Вы его кузина, так ведь? А я Пейдж Каррингтон.

— То-то ваше лицо показалось мне знакомым. Я видела вас несколько раз на сцене.

Пейдж Каррингтон была балериной из Чикагского театра балета, где выступала с сольными комическими танцами.

Пейдж одарила меня ослепительной улыбкой, неизменно приводившей аудиторию в восторг.

— Мы очень дружили с вашим двоюродным братом в последние месяцы. Старались особенно об этом не распространяться, чтобы сплетники из отделов светской хроники не разнесли эту весть по всему городу. Хоть ваш кузен и ушел из спорта, он по-прежнему считался звездой.

Это верно. Мне то и дело попадалось в газетах имя Бум-Бума. Очень странное чувство — быть близкой родственницей знаменитости. Без конца читаешь про своего родственника в газетах, и все время такое ощущение, будто пишут о ком-то постороннем.

— Мне кажется, Бум-Бум больше всего любил вас, — нахмурившись, заявила Пейдж. Даже морщина на лбу у нее выглядела элегантно. Впрочем, задумчивое выражение тут же сменилось немного печальной улыбкой. — Возможно, мы любили друг друга, но я так и не успела разобраться. А теперь мне этого уже не узнать.

Я пробормотала нечто неопределенно-утешительное.

— Я хотела с вами поговорить, — продолжала Пейдж. — Бум-Бум все время рассказывал о вас. Он очень вас любил. Жаль, что он не успел нас познакомить.

— Да. Я не видела его уже несколько месяцев... Вы едете в центр? Можете меня подвезти? Я участвовала в похоронном шествии и поэтому машину оставила дома.

Пейдж отогнула шелковую оборку манжета и взглянула на часики.

— У меня через час репетиция. Ничего, если я высажу вас где-нибудь по дороге?

— Отлично. Здесь, в пригороде, я чувствую себя каким-то Братцем Кроликом. Хочу поскорее вернуться в свой терновый куст[3] .

Пейдж рассмеялась:

— Отлично вас понимаю. Я и сама выросла в Лейк-Блаффе. Но с тех пор прошло много лет, и я с трудом выношу родные места — такое ощущение, что мне там не хватает кислорода.

Я оглянулась на дом, размышляя, следует ли попрощаться с родственничками. Хорошие манеры вроде бы этого требовали, но не хотелось выслушивать пятнадцатиминутную лекцию о том, что мне следует, во-первых, вымыть за всеми посуду, а во-вторых, привести в порядок свою жизнь. Пожав плечами, я направилась следом за Пейдж Каррингтон к воротам.

У балерины оказался новенький «Ауди-5000» серебристого цвета. То ли Чикагский театр балета платил своим танцовщицам сногсшибательную зарплату, то ли родственники из Лейк-Блаффа подбрасывали дочке достаточно денег, чтобы покупать шелковые костюмы и иностранные спортивные автомобили.

Пейдж вела машину точно так же, как танцевала — элегантно и точно. Мы обе плохо знали район, поэтому несколько раз сворачивали не там, где нужно. В конце концов кое-как выбрались на автостраду Эйзенхауэра.

Пейдж почти все время помалкивала. Я тоже думала о своем. Вспоминала двоюродного брата, грустила, испытывала чувство вины. Именно из-за чувства вины я и устроила скандал своим тупым, толстопузым родственникам. Дело в том, что я совсем забросила Бум-Бума. Я знала, что ему приходится тяжко, но времени на общение не хватало. Почему я не оставила на автоответчике номер своего отеля в Пеории? Что, если Бум-Бум места себе не находил от тоски? Может быть, он пытался найти спасение в любви и не сумел. Или во всем виноваты сплетни — что он будто бы украл в порту какие-то бумаги? Наверное, Бум-Бум надеялся, что я смогу ему помочь — ведь нам приходилось и раньше сражаться бок о бок. Но меня рядом не оказалось.

Со смертью Бум-Бума я, по сути дела, лишилась семьи. Правда, у моей покойной матери была тетя, которая и сейчас живет за городом, в Мелроуз-парке. Я видела ее всего несколько раз в жизни. Ни она сама, ни ее пузатый самоуверенный сын родственных чувств у меня не вызывают. А с Бум-Бумом я провела все детство. Мы вместе играли, дрались, защищали друг друга. В последние десять лет мы виделись мало, но все время помнили — если возникнет необходимость, есть на кого опереться. И вот в нужный момент я не смогла прийти ему на помощь.

Когда мы оказались на пересечении шоссе 90 и 94, по ветровому стеклу застучал дождь. Это вернуло меня к реальности. Я заметила, что Пейдж время от времени бросает на меня косые взгляды. Я обернулась к ней и вопросительно подняла брови.

— Ведь вы душеприказчица Бум-Бума? — спросила она.

Я не стала это отрицать. Пейдж забарабанила пальцами по рулю.

— Мы с Бум-Бумом так и не обменялись ключами от квартир. — Она смущенно улыбнулась. — А мне хотелось бы забрать кое-какие свои вещи.