— Ритма? — прохрипела я. — Мало того, что я должна преодолеть гравитацию, так я еще должна обладать ритмом, пока делаю это?
— У прыжка есть ритм, — сказал он. — Вверх, наружу, вниз. Раз, два, три. Ты делаешь это так: вверх, наружу, внутрь, вниз. Это занимает слишком много времени, и ты падаешь на землю. Вот.
Он развернул меня и обвил руками мою талию.
— Позволь мне помочь тебе, и ты его почувствуешь. Теперь приседай, — сказал он, и я так и сделала. — И прыгай.
Я вновь взлетела ввысь, но на этот раз я чувствовала, что Тодд поддерживал меня и удержал вверху на миллисекунду дольше, чем я могла сама. Я коснулась пальцев ног в тот момент, когда он скандировал:
— Два. И три, — Тодд поставил меня на ноги. — Почувствовала? — спросил он.
— Думаю, да, — сказала я, чувствуя небольшое головокружение. — Раньше я делала так: вверх, развести, свести, вниз. Но на этот раз было так: вверх, распластаться, вниз.
Когда я сказала «распластаться», я согнулась и выбросила руки, словно арбитр, призывающий к безопасности. Или, возможно, я выглядела как тощий птеродактиль, потому что все засмеялись. Но мне было все равно.
— Дайте я сама попробую.
Я присела, прыгнула, закричала «Распластаться» в тот момент, когда дотронулась до пальцев ног, и опустилась, не то чтобы на ноги, а скорее в каком-то спотыкающемся приседании. И все-таки это было уже очень далеко от моей задницы.
— Отлично, Принцесса! — прокричал Тодд.
Команда завизжала и взорвалась аплодисментами. В частности, для меня, но также потому, что теперь у нас появился шанс сделать «Максимальный Дух», упражнение, демонстрирующее гимнастику девочек. Проблема была в том, что в середине этого упражнения есть русский прыжок, который все должны сделать одновременно. Это одно из сложнейших упражнений в чирлидинге, без него у нас не было ни единого шанса.
— У тебя получилось, — щебетала Симона Доусон.
Аманда не была переполнена энтузиазмом, но все же сказала:
— Уже лучше. Продолжай работать. У тебя полторы недели на то, чтобы добиться совершенства.
Затем она объявила группе:
— Тренировка окончена.
И мы все вместе проскандировали «Вперед, Орлы» и хлопнули в ладоши один раз — обычный ритуал окончания тренировки.
Мы разошлись в уходящий день.
Я схватила бутылку с водой и влила победный напиток в свой рот. Я запрыгнула на велосипед и покрутила педали домой так быстро, как только могла — хотела еще раз попробовать сделать русский прыжок у себя в комнате.
Я хорошо осознала, что была абсолютным придурком. Но мне было все равно. Потому что сейчас я была абсолютным придурком, который мог бросить вызов гравитации. А это чего-то стоит.
Когда я пришла домой, мама передала мне семь сообщений от Марси. (Мой телефон был выключен во время тренировки.)
— Судя по голосу, она была в отчаянии, — сказала мама.
Я схватила записки и телефон, побежала в свою комнату и набрала номер.
— Мар? — спросила я, когда услышала приглушенное «Алло».
— О, Фи. Он бросил меня.
Я слышала, что она плачет.
— Сейчас приду, — сказала я.
Глава 26
Двенадцать минут спустя мы с Марси, скрестив ноги, сидели на ее кровати с балдахином. Полдня слез превратили ее лицо во что-то, напоминающее зону военных действий. Тушь потекла по ее щекам черными траншеями. Ее обычно изящный нос покраснел и из него капало. Красные пятна покрыли ее кожу, словно пурпурный камуфляж. Она крепко прижала к себе одну из своих белых кружевных подушек.
— Что случилось? — спросила я.
— Ну, в общем, я недостаточно хороша для него, — выпалила она.
— Он так сказал?
Она вытерла нос рукавом.
— Нет, он сказал, что я слишком много ухаживаю за собой. Слишком много волос, ногтей, макияжа и прочего дерьма. Сказал, что он всегда представлял себе... — Ее дыхание было прерывистым, пока она пыталась сформулировать это. — Естественную красоту.
Марси расплакалась. Я обняла ее. Вот сукин сын, подумала я. Затем сказала это вслух.
— Марси, ты красотка от природы, — сказала я. — Всегда была и всегда будешь. Гейб — задница слепой лошади, если этого не видит. И знаешь что? Даже если бы видел, ничего бы не изменилось. Он кусок дерьма уже потому, что считает, что внешность — это самое главное. Ты это знаешь.
Я обняла ее и погладила ее волосы так же, как мистер Пиклер делал это с Сэм.
— Я знаю, — всхлипнула она. — В любом случае, думаю, настоящая причина, по которой он меня бросил, — это то, что я не переспала с ним.
— Ну, кто бы стал? — сказала я, подсчитывая, сколько раз я сама фантазировала об этом. — Ужас, — добавила я для большей правдоподобности.
— В последнее время казалось, что это было все, чего он хотел, — сказала Мар. — Он никогда не затыкался об этом.
— Он же не принуждал тебя делать что-то, нет?
— Нет.
— Хорошо, — сказала я.
— Ну, не совсем.
Я оттолкнула ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза.
— Не совсем? Что, черт возьми, это значит?
Она повозилась с сиреневой лентой на отделке подушки.
— О, ничего ужасного. В смысле, ничего настолько ужасного. Он просто иногда становился... немного агрессивным. Но не делал ничего противозаконного или вроде того.
— То, что не противозаконно, все равно может быть неправильным, Мар. Не защищай его.
— Я знаю. Я не защищаю. Просто сложно точно определить, что он сделал. Иногда он становился настойчивым. И сходил с ума, если я не делала того, чего он хотел. Но после этого говорил мне, что любит меня, теперь-то я уже знаю, что это полная фигня, но когда он говорил это, все снова становилось прекрасным. Я на самом деле думала, что он любил меня, Фи. И что я любила его.
Я не могла поверить, что он разбил ей сердце. Тодд был прав. Гейб Уэббер — сухой тост. И как тост, он может сгореть. Хотела бы я на это посмотреть.
Она обняла подушку и запричитала:
— Когда эта боль уйдет?
— Все будет хорошо, — сказала я. Затем погладила ее по спине. — Забудь его. Знаешь что? Просто притворись, что ничего этого не было.
Она села и взмолилась:
— Но как?
Она ждала ответа. Она сидела здесь, на своем чистом белом покрывале с оборками, ожидая, когда я подскажу ей решение, которое позволит вылечить сердце и вернуть достоинство. Потому что это было бы здорово, Фиона. Было бы здорово забыть об этом. И ты заставила ее поверить, что это возможно.
Итак, как?
Я подумала о бабушке, пережившей сорок три года боли ради дяди Томми. Я подумала о директоре Миллер, толкающей речи о браке, в то время как ее собственный развалился. Я подумала о кризисе в работе Мэгги Кляйн, которую она когда-то выполняла. И я знала ответ.
— Ты не можешь, — прошептала я. — Ты не можешь забыть все плохое и не можешь притворяться, что этого никогда не происходило.
Марси зажмурилась и сжала губы.
— Но я хочу этого, — пропищала она.
Я подхватила указательным пальцем прядь ее волос и убрала ее со лба.
— Нет. Ты должна завладеть этим. Подчинить себе. Потому что, когда произошедшее станет частью тебя, ты сможешь начать строить. Оно станет частью фундамента твоей личности. И того, кем ты станешь.
Она открыла глаза и слегка кивнула.
— Не слишком краткосрочное решение, — сказала она.
— Хотела бы я, чтобы оно у меня было.
Я действительно хотела. И у меня появилась идея.
— Держу пари, что смогу тебя немного воодушевить.
Она скривилась и покачала головой:
— Ха. Сомнительно.
— Ну, смотри.
Я сползла с кровати и стала перед ней посреди комнаты. Я положила руки на бедра и закричала:
— ГОТОВА? ХОРОШО. — И хлопнула по бедрам. — У НАС ЕСТЬ ДУХ, ДА. У НАС ЕСТЬ МАКСИМАЛЬНЫЙ ДУХ. ВЫ ДОЛЖНЫ САМИ ЭТО УВИДЕТЬ, ПОТОМУ ЧТО КОГДА МЫ БОЛЕЕМ, ВЫ УСЛЫШИТЕ ЭТО. НЕ МАЛО. — Шаг и поворот. — НЕ МНОГО. — Шаг вперед и прыжок. — ЭТО. — Приседание. — МАКСИМАЛЬНЫЙ ДУХ. — Русский прыжок. — И ВЫ ЗНАЕТЕ. — Вперед-назад, вперед-назад. — ЭТО ОЧЕНЬ ГОРЯЧО! — Облизываю палец и касаюсь задницы. — ПШШШШШШШШ.