– Я взял в жены вдову, выкрав ее из приюта в Варанаси, – сказал Арун и почувствовал, как отголосок его слов прозвучал в мозгу присутствующих, словно удар колокола.

– Да ты отступник, каких я еще не встречал! – протянул Азимулла-хан. – А женщину надо было закопать в землю и разбить ей голову камнями!

– По крайней мере теперь вы понимаете, что нам некуда было деваться.

– Понимаю. Расскажи-ка нам про обстановку внутри английских укреплений: сколько там человек, оружия, еды. Мы знаем многое, но не все. Важны всякие новые сведения.

Арун молчал, и тогда Азимулла-хан бросил своим людям:

– Я зря потратил на него время! Выколите ему глаза, вырвите ноздри, отрежьте уши и бросьте на дорогу!

Молодой человек принялся вырываться с таким отчаянием и силой, что его с трудом могли удержать четверо воинов. Послышался смех.

– Что, не хочешь?

– Моя жена слишком молода и красива, чтобы коротать свою жизнь с уродом и калекой!

– Вот как? А если мы тебя оскопим, это будет лучше?

Теперь, не сдерживаясь, хохотали все – до тех пор, пока Азимулла властно не вскинул ладонь.

– Так что? – произнес он. – Выбирай: слепец или евнух?

– Ни то, ни другое, – сдавленно проговорил Арун. – Лучше убейте меня! Пусть жестоко, мне все равно. Только сделайте так, чтобы мой труп никто не нашел: сожгите, бросьте собакам!

– Первый раз вижу, чтобы человеку было все равно, какой смертью он умрет. Сейчас посмотрим…

С этими словами Азимулла-хан взял железный прут, поданный по его знаку одним из приближенных, и приложил к руке юноши. Арун услышал, как шипит его горящая кожа, и почувствовал боль, какой не испытывал никогда в жизни. Он едва не потерял сознание, однако не издал ни звука, только прокусил язык. В глазах потемнело, а рот наполнился кровью. Звуки отдалились и слабо звенели где-то вдалеке.

– Развлекаешься, Азимулла? – Незнакомый голос выплыл из темноты и врезался в уши.

– Это английский шпион, повелитель.

– Английский? Но он индиец.

– Он прибыл из крепости. Знает их язык. А еще утверждает, что женился на… вдове и потому пытался укрыться у белых.

– Вот как? Погоди, возможно, его удастся как-то использовать.

– Он предатель!

– По крайней мере не трус. Не торопитесь убивать его, для начала отправьте в тюрьму.

Азимулла-хан склонил голову перед Нана Сахибом, а на Аруна бросил гневный взгляд.

Переговоры между генералом Уилером и повстанцами начались через несколько дней. К тому времени осажденные были настолько измучены, что согласились принять условия Нана Сахиба, хотя это было очень рискованно.

Условия были такими: если гарнизон сдастся, англичане получат возможность отправиться в Аллахабад. Вновь созданное индийское правительство даже обещало снабдить белых людей провизией и транспортом.

И вот английский флаг над укреплениями был спущен, а вместо него взвилось знамя пешвы[59]. Солдаты сложили оружие, и длинная вереница европейцев потянулась к пристани, где их ждали лодки.

Это было жалкое зрелище. Кое-кто ехал в паланкине на плечах индийских слуг, но многие брели сами. Женщины тащили на руках или вели за собой едва переставляющих ноги, изнуренных жаждой и голодом детей.

На всем пути следования к Гангу их сопровождали ненавидящие взгляды и гневные выкрики жителей Канпура и беженцев из разграбленных англичанами городов.

Сона брела в толпе англичан, низко опустив голову и надвинув на лоб дупатту. Молодая женщина не понимала, что говорят европейцы, и не представляла, куда они направляются. Здесь было несколько индианок – служанок белых леди, но Сона не решалась заговаривать с ними, ибо они держались своих хозяек.

Дул знойный ветер, и палящие лучи солнца были невыносимы, но от реки веяло прохладой. Индийские солдаты стояли, опустив оружие, и Сона немного успокоилась.

Европейцы принялись грузить кладь и размещаться в лодках. Индийцы внимательно следили за ними. Ничто не предвещало опасности, однако внезапно сипаи вскинули ружья. Раздались выстрелы, а следом – крики и стоны. Лодочники-индийцы быстро выскочили на берег и скрылись в толпе. Многие англичане бросились бежать, но всадники сипайской конницы с обнаженными клинками тут же догнали их и завершили расправу.

Английских женщин и детей вместе с их индийскими служанками и няньками оттеснили в сторону. Белые леди испуганно кричали и заламывали руки, а дети истошно плакали. Совсем потеряв голову, Сона присела на корточки, закрыла глаза и зажала уши руками. Она не сомневалась в том, что с минуты на минуту ее постигнет жестокая смерть.

Она вскочила на ноги, оттого что кто-то с размаху огрел ее палкой. Сипаи погнали женщин и детей, которых было около сотни, вдоль берега, а потом по одной из узких улиц Канпура. Когда одна из англичанок, споткнувшись, упала, ее тут же зарубили саблей, и Сона с ужасом смотрела, как по веселому цветочному узору ее муслинового платья расплывается зловещее багровое пятно.

Рядом, цепляясь за материнский подол, брел какой-то мальчик в матросском костюмчике. У него больше не был сил плакать, и он лишь размазывал по лицу грязной ручонкой слезы и сопли. Сону поразили его глаза чистейшей синевы, похожие на два сапфира, и она впервые подумала о том, что человеческая жестокость не имеет ни национальности, ни вероисповедания.

Их привели в какой-то дом, где заперли в большом зале, не предложив даже воды. Сона наконец решилась подойти к индианкам. Они были напуганы до полусмерти, но все же надеялись, что сипаи отпустят их.

Большинство этих женщин были шудрами. Молодые, но изнуренные ежегодными родами и глубоко разочарованные в жизни, они выглядели намного старше своего возраста. При этом им все же хотелось жить. Невзгоды заставили их стать служанками белых, кормилицами и айями[60] их детей, а преданность – последовать за своими хозяевами в крепость. Однако теперь эти женщины были готовы признать, что у них нет ничего общего с англичанами.

Вскоре одну из индианок увели, и она не вернулась. Ее товарки гадали, что с ней случилось: отпустили ли ее, убили или с ней произошло кое-что похуже? Неужели сипаи станут насиловать своих?

Сона не разделяла их надежд. Она уже поняла: война разрушает все устои и границы. Когда один из солдат, охранявших зал, в очередной раз подошел к сбившимся в кучу индианкам, он показал на молодую брахманку. Сона поднялась с корточек и поправила дупатту, жалея, что не взяла с собой парик. Возможно, искусственные волосы помогли бы ей. Она могла бы сказать, что, как и другие, поступила на службу к англичанам, а потом последовала за ними из страха или повинуясь долгу.

В соседнем зале ждали несколько сипаев в полурасстегнутых от жары мундирах. Они пили что-то прохладительное, а может, и кое-что покрепче. В эти дни все праздновали победу пешвы: в городе раздавались артиллерийские залпы и гремела музыка. Опьяненные победой сипаи вели себя как безумные, из дисциплинированных воинов превратившись в неуправляемое сборище.

Сона остановилась перед солдатами, придерживая край сари, а они смотрели на нее во все глаза, потому что она была намного красивее других женщин, как индианок, так и белых.

– А вот эту мы никуда не отправим и никому не отдадим, – вполголоса произнес один из индийцев, по-видимому главный. – Я буду первым, а потом – вы.

Сипаи схватили Сону за руки и за ноги и повалили на ковер. Она пыталась кричать, но ей заткнули рот тряпкой. Вытаращив от ужаса глаза, молодая женщина видела, как они выстраиваются в очередь, ощущала всей кожей, как они сгорают от нетерпения.

Дупатта сползла с головы Соны, и мужчина, собиравшийся надругаться над ней первым, остолбенел.

– У нее нет волос! Она… она… нечистая! Я не стану ее трогать, иначе на меня и весь мой род падет проклятие!

Солдаты толпились в растерянности. Немного придя в себя, их командир рывком поставил Сону на ноги и вытащил у нее изо рта кляп.