— …но какое-то время на сон тебе разрешается? Уже хорошо… Ну так я хочу его разделить… Почему, в конце концов, есть жилье у меня… Да. Да. Да. Во сколько? Хорошо, я позвоню.

Подруга не смогла долго выдержать стороннюю позицию и с досадой отложила чертеж.

— Все-таки дура ты, Ленка! Ну чего сама вешаешься? Знаешь, как он на тебя смотреть будет? Тьфу!

— Лишь бы смотрел, — глядя в стол, сказала Елена. — Лишь бы смотрел.

Шкуру медведя отодвинули в сторону, и теперь он скалил зубы на низкий стол у тахты. На столе стояли приборы, несколько бутылок вина, рядом с кругом белого сыра соседствовала разнообразная зелень.

В соседней комнате Корнилов кончал укладывать объемный рюкзак, два чемодана и дорожная сумка стояли поодаль.

Из кухни вышел полноватый человек с полотенцем вокруг талии вместо передника и кухонным ножом в руке, спросил:

— Николаич, ты правильно думаешь — они любят перец, как ты?

— Правильно думаю. Каждое блюдо должно быть таким, как полагается. Так что не надо скидок.

— Что не надо класть? Я не понял.

— Все надо класть. Все, что считаешь нужным. И я буду класть… Вот только куда?

— Привяжи к мешку, пусть сами бегут, — засмеялся кухаривший и ушел к плите.

Перезвон над дверью вскоре отвлек Корнилова. Отворив, он отошел в сторону, пропуская гостей, а Баскаков представил:

— Проходи, знакомься. Это Алексей Николаевич… А это — Лена.

— Здравствуйте…

— Здравствуйте, здравствуйте, закричала толпа… Ну-ка, — Корнилов за руку ввел ее в комнату, развернул к окну. — Ни-че-го! Понимаю отшельника, презревшего схиму… Привет, отшельник!

— Привет.

— Вижу следы жизни, — Корнилов дотронулся до щеки Баскакова. — Как это ты прошляпил?

— Да уж прошляпил… Еще кто-то есть? И вещи в сборе.

— Они в сборе наконец… Хасан! Можно тебя отвлечь? Иди сюда.

Хасан появился без полотенца и без ножа, широко улыбаясь гостям.

— Теперь совсем можно. Маленький огонь сделал. Здрассте!

— Вот, представляю: Нагалиев Хасан, хозяин дальних гор. Приехал забрать меня на свадьбу сына. Так что через два часа… — Корнилов посмотрел на часы. — Нет, уже через полтора мы отбываем. Поэтому милости просим к столу! — он с поклоном согнул руку кренделем. — Даму поведу я… Хватайтесь, Лена! Рука не слишком честная, но надежная.

Елена рассмеялась и взяла его под руку.

Теплые потоки с улицы высоко вздымали легкую занавеску над балконной дверью, и она, колыхаясь, плавала в воздухе, словно пласт ночного тумана.

— …Я спросила, что у тебя с лицом, ты засмеялся, сказал — «следы жизни» и дальше расспрашивать не дал. Из-за меня не дал, я поняла. Но у тебя и здесь страшный след, — Елена осторожно потрогала его тело, — и на спине… Я смотрю, и мне жутко. Прости, что об этом говорю, но я понимаю твою бывшую жену: все время ждать и все время бояться… Ужасно! И ужасна зависимость от этого страха. Унизительна. Разве нет?

Лежа на спине, Баскаков глядел в потолок, где в светлом пятне темнели очертания перекрестий торшера.

— Знаешь, странно, что он родился в Ростове.

— Кто?

— Один человек… У нас первые гастроли как раз там были. Отработали три дня. На четвертый после представления вышли и решили до общежития пешочком пройтись… Наскочила шпана, слово за слово, у них ножи, и их много. Меня с Веней врачи кое-как откачали, заштопали, а Аркашка погиб. И нету нашего трио… Как я их возненавидел тогда!

— Тогда? А сейчас?

— Сейчас нет, это очень мешает. И не только… Но вот ты сказала, что понимаешь Зою. А как быть мне? Хотим того или не хотим, но если профессия всерьез, она диктует образ жизни. И с этим ничего не поделаешь. Я не умею и не хочу ничего другого, никаких высоких идеалов, пойми, просто не хочу другого. То ли привык, то ли вжился, но это — мое…

— Обязательно ловить мерзавцев?

— Я так не рассуждаю, поскольку не все мерзавцы. У многих — просто тоже способ жизни по ряду причин, и мы теперь знаем, сколько респектабельных и увенчанных наградами граждан поступали хуже. И потом, как известно, преступники есть продукт общества. И если преступность растет, значит, у общества не все в порядке, согласись.

— Наверно… Даже наверняка.

— Кстати, этот, что родился в Ростове, учился на филфаке, со второго курса ушел или выгнали. Какая-то история, разрешенная таким образом при участии партбюро и общественности… Не все способны терпеть, когда по ним ходят. И у каждого свой кодекс… А я обязан во всем руководствоваться общепринятым…

— Мне кажется, ты себя упрощаешь с одной стороны и идеализируешь — с другой. Ты не можешь относиться к ним с пониманием… В конце концов, понять — это действительно значит простить.

— Простить — не для меня. А понять… — он приподнялся и посмотрел на нее. — Слушай, ты пришла философствовать? Мне представлялось, что начальные намерения были иными.

— Они были. И есть. Но где-то я прочла, что любовь — это еще и беседа… — Осекшись, Елена резко отвернула лицо и схватила зубами подушку.

— Что такое? — Баскаков лбом прислонился к ее щеке. — Ну вырвалось громкое слово, ничего… Ночью это бывает. Сам боюсь высокого штиля, но ближе тебя у меня нет сейчас никого.

Она обняла его так крепко, как только могла.

— А мне хватит. Знаешь, мне этого хватит. Даже слишком…

Железноводск для столичного жителя был совсем не город, а так, нечто вроде очень раскинувшегося поселка. Преобладали в основном одноэтажные дома и домишки, вокруг каждого сад, ветки деревьев гнулись под тяжестью абрикосов, яблок и слив. В этом году урожай фруктов выдался отменным.

Милицейский уазик прополз переулком, выехал на более широкую улицу и покатил, набирая скорость.

— У вас там, наверно, этих нет в хозяйстве? — похлопав по рулю, спросил сержант-водитель сидевшего рядом Баранова. — Не пустят «козлика» рядом с Кремлем раскатывать.

— Всякие есть, — рассеянно отозвался Баранов. — Случается такая запарка, на чем ездишь, не видишь.

— Конечно, раз столица! Все к вам тянутся, и с хорошим и с худым, где есть что взять — туда и едут. Бывают у нас разные чепе, так все одно с вашими не сравнить.

Уазик подкатил к райотделу милиции, и, пройдя недавно окрашенным коридором с зелеными стенами и ярко-желтыми дверями, Баранов вошел в кабинет начальника.

Грузный майор с одутловатым лицом сидел за столом, рядом стоял молоденький лейтенант в новеньком, необмятом кителе.

— Ну, как съездили? — спросил майор. — Садитесь к окну, прохладнее… Чаю хотите?

— Нет, спасибо… Съездил впустую. Там одна бабка старая, не понять, что бормочет. А соседи, они соседи и есть: не видели, не слышали, ничего не знаем.

— Я же говорил — второй год про него не слыхали, — как бы даже обрадовался майор. — Но зато вот, познакомьтесь, — он кивнул на лейтенанта, — участковый Привальцев… Так он утверждает, будто Минасяна видели вчера утром.

Баранов взглянул на Привальцева, и тот, еще более вытянувшись, заговорил, обращаясь то к нему, то к майору.

— Так точно, видели! Трое соседей и еще двое в кафе… Его не было, не было, а вдруг появился и снова пропал. То есть пока не обнаружил я его…

— А Минасян не иначе этого Гришина корешок, — пояснил начальник райотдела. — Три ходки в места отдаленные, та-акой резвый, мерзавец, намучились с ним! Правда, с год как у нас не художничает. Верно, Привальцев?

Лейтенант вздрогнул и подтвердил:

— Так точно! Я, в общем, недавно, но знаю, что за ним чисто.

— А скажите… — начал было Баранов.

Загудевший на столе аппарат связи прервал его, и майор переключил рычажок.

— Балбошин слушает!

— Балбошин?! — закричала рация. — Бекоев беспокоит… Наш москвич просит вашего, он где?

— Здесь он, здесь, сейчас… Это Пятигорск, — пояснил Балбошин.

Но Баранов уже подскочил к столу и нагнулся над динамиком.

— Баранов на связи!

— Долгушин говорит, — оповестил динамик. — Анатолий Петрович, выезжай срочно! Два часа назад всплыли вещи из квартиры Гриднева… Слышишь меня?