Затем слово взял контрдокладчик. Как ни значительны были идеи доктора Мбаве, но в сравнении с высказанными доном Самуэлем из Эдессы они выглядели просто детским лепетом. Дон Швайбель-старший продал осмеянию и отверг не только «кулинарные рецепты» предыдущего докладчика, но и все термины, – по его словам, из лексикона благородных девиц, – в которых погрязла физика кварков.

– Все эти «шармы», «ароматы», «цветы» и «красоты», уважаемые коллеги, – говорилон резким голосом, – не для мужчин. То, что есть и еще понадобится для описания кварков, находится здесь! – И дон Швайбель жестом фокусника извлек – непонятно откуда – и с треском развернул в веер колоду игральных карт. – Смотрите: главная степень свободы – масть. Бубны, пики, трефы и черви. В каждой масти кварки распределяются от шестерки до туза. И, наконец, третья, «кака», самая важная, чего в «шармах-вкусах-ароматах» не сыщешь: козыри! Козырный кварк, будь он даже шестерка, кроет всех!..

Дальше в докладе уверенно замелькали термины для взаимодействий и комбинаций микрочастиц: «взятка», «сдача», «перебор», «нас», «очко», «большой шлем из бубновых кварков» и так далее. Чувствовалось, что дон Самуэль свое дело знает туго.

Впечатление от доклада было таким, что Имельдин с помощниками просто сбились с ног. Когда же начался третий пункт программы, обсуждение, то они и вовсе перестали оттаскивать инсультных, а ходили по рядам, перешагивая через тела, и на месте делали инъекции. «Вы не теоретик, вы карточный шулер! – кричал на Швайбеля академик Мбаве, выставив извилины и махая Руками. – Вас в гостинице били!» – «А вы поваришка, – Резал в ответ тот, – ваше место в харчевне, а не лаборатории! Все паши опусы – стряпня на тухлом масле!» – «Три кварка для мистера Кларка!» —в последний раз воскликнул Полундраминуссигмагипероии, склонившись к соседу, укусил его за ухо. Тот завизжал, вскочил; в президиуме началась свалка.

Должен признать, что мне нравилась живая творческая обстановка дискуссии: чувствовалось, что люди вкладывают душу в решение проблем. Правда, кусать за уши – это, пожалуй, слишком, но в средневековых диспутах случалось и не такое. Концепция Самуэля Швайбеля-старшего о внедрении картежной терминологии в науку меня, человека строгих правил, конечно, увлечь не могла. Но вот идеи доктора Ей Мбогу… Я почувствовал тягу высказаться но этому поводу, повернулся к двоим, сидящим позади:

– Послушайте, но ведь все зависит от созревания этих овощей: их цвет, запах, вкус… и даже вес. Это должно быть главной характеристикой, степень созревания!

– Каких овощей? – спросил один.

– Ну, кварков.

У обоих лбы предельно побагровели, глаза подернулись пленкой и закатились – и они осели на пол.

Уходил я из академии под большим впечатлением. Впоследствии до конца дней багрово-сизый цвет у меня никогда более не ассоциировался с носами пьяниц. Теперь я знал, что таков цвет напряженной теоретической мысли.

Глава шестая

Поглощенный повседневной жизнью и своими проблемами, я первое время мало интересовался общественным устройством у тикитаков (хотя и догадывался, что здесь тоже должны быть свои особенности). Да и возможностей познакомиться с ним у меня было маловато: ведь до визита в АН меня почти не выпускали со двора, разве что брали на охоту. Но в город – ни в какую. Все ждали (и я ждал), когда от тиктакола у меня начнут янтарно просвечивать кости, обнаружатся извилины во лбу – словом, Я буду выглядеть прилично. Хватит и того, что сорванцы нашей окраины прибегали дразнить меня: «Гули-гули демихом!» – зачем еще искать неприятностей? Но мой скелет все не поддавался.

Наконец Имельдина осенила мысль: я должен выдавать себя за старика. С шаркающей походкой. С палочкой – неплохой, кстати, острасткой для мальчишек. Ведь тело у глубоких старцев теряет прозрачность, начиная именно с костяка; да и динамика внутреннего вида, «инто», у них слабая, вялая – что будет соответствовать моему никудышному внутреннему произношению.

…И жену свою Агату, носившую первенца, я сопровождал в Сквер Будущих Мам в центре под видом ее дедушки, а что поделаешь! В этом сквере, в тени тиквой, будущие мамы рассматривали друг друга, у кого как лежит, знакомились, советовались, тревожились и попутно готовили приданое младенцам, единственную допускаемую на острове одежду. Особым уважением пользовались носящие двойню или тройню.

В том же виде я выполнял хозяйственные поручения Барбариты, даже, случалось, подторговывал на рынке овощами с огорода, яйцами, битой птицей. Тикитак на пенсии.

Город Грондтики, в котором мы жили, был столицей; кроме него, на острове имелись и другие, например, упоминавшаяся выше Эдесса. Все они находились вдали от моря и были защищены лесом и горами. Ни портов, ни флота тикитаки не имели. Не существовало у них и законов, запрещающих покидать остров, – но все равно его никто не покидал, не стремился в страны, населенные темнотиками, оплакиваемыми за их вид «заморскими братьями». Больше того, читатель уже познакомился с тем, как островитяне приветили заморский корабль; думаю, что не один он покоится на дне у берегов Тикитакии. Отдельных же темнотиков, потерпевших бедствие на море, они подбирают единственно для проведения на них пробы на прозрачность, смысл которой, как я постепенно понял, выходит далеко за пределы того, чтобы просто убедиться в соответствующем действии тиктакола на них; для этого, собственно, достаточно поймать и остричь собаку.

По государственному устройству Тикитакия, как и моя страна, является конституционной монархией. Но вот зачем им это все: король, правительство, парламент, чиновники – я так до конца и не понял. Сложность государственного устройства есть мера взаимного недоверия сограждан и недоверия правителей к своим подданным. У тикитаков же в этом отношении все более чем благополучно: даже если бы кто и захотел сжулить, словчить, объегорить ближнего, он не сможет это сделать – все на виду, каждый человек – открытая книга. В силу этой открытости, ясности отношений им всегда легко договориться, прийти ко взаимопониманию, даже организоваться для коллективных действий; взять хотя бы тот же отряд самообороны – зеркала свои, лошади свои… и вдовы свои. Или вспомнить их способ дальней взаимосвязи, который далеко превосходит почту и не нуждается в попечении государства, Тем не менее существует (в силу того, что существовала раньше) деятельность, состоящая в том, чтобы возвыситься и набить себе цену. Общая схема такова: правительство запрещает, король запреты отменяет, парламент то и другое обсуждает (и нередко осуждает); народ относится ко всему этому благодушно и делает свое.

Здание парламента находилось рядом с рынком, я после дел захаживал иногда – поглядеть, послушать. Парламент был однопалатный, но политических партий, представленных в нем, было куда больше, чем в Англии. Все они защищали интересы не какого-то сословия, а – определенного органа в теле тикитаков. Самой влиятельной была коалиция «Мозгляки-кровавики за прогресс, а все остальные сволочи»; их напору уступала даже всеми уважаемая партия «Лимфа», – на последних выборах ее кандидаты понесли поражение из-за своей повышенной прозрачности, делавшей их практически невидимыми. Наиболее консервативной считается партия «Задний ум», представляющая интересы кишечника, крестца и половых органов. Довольно влиятельна партия УГН (ухо, горло, нос), но ее позиции ослаблены раздором между тремя секциями. Есть легочники, желудочники, скелетники, железняки-секреторники… и так вплоть до весьма радикальной группы «Левый голеностоп», представленной в парламенте, впрочем, лишь одним депутатом.

Поглядеть было на что: у депутатов каждой партии приливом крови или введением красителей были ярко выделены свои органы. Легочники, кроме того, выделяли себя цветными дымами, а желудочники и кишечники (заднеумники) – заглатыванием яркой ПМУ – Пищи Многократного Употребления. Выступления парламентариев уменьшали мою ностальгию; особенно в тех случаях, когда кто-либо из них сегодня гвоздил правительство за недостаточное внимание к желудкам тикитаков, а назавтра, перейдя к скелетникам, призывал островитян не обременять себя лишней пищей, дабы не пострадала осанка, – я чувствовал себя почти как в Лондоне.