В данную конкретную минуту он произнес, после того как они остановились на краю Стрэнда:

– Я слышал, Беннет забросил свою теорию истины.

Денем ответил ему что-то подходящее случаю, и тот принялся объяснять, каким образом их общий знакомый пришел к такому решению и какие поправки это вносит в концепцию, которую оба они разделяли. Тем временем Кэтрин и Родни ушли далеко вперед, и Денем – сам того не сознавая – старался не упускать их из виду и при этом пытался вникнуть в то, о чем говорит Сэндис.

Беседуя таким образом, они прошли мимо судебных зданий, и тут Сэндис ткнул тросточкой в камень полуразрушенной арки и постучал по нему пару раз, иллюстрируя некую мутную мысль о сложной природе восприятия действительности.

Во время этой их вынужденной остановки Кэтрин с Родни свернули за угол и скрылись с глаз. Денем запнулся на полуслове, а когда продолжил фразу, у него возникло щемящее чувство, как будто у него вдруг отняли что-то.

Не подозревая, что за ними наблюдают, Кэтрин и Родни вышли на набережную [21] .

Перейдя улицу, Родни хлопнул ладонью по каменному парапету и воскликнул:

– Клянусь, больше ни слова об этом! Но прошу тебя, не спеши. Смотри, какая лунная дорожка на воде…

Кэтрин остановилась, глянула на реку, принюхалась.

– Кажется, пахнет морем, ветер с той стороны.

Какое-то время они стояли молча, под ними река лениво ворочалась в своем каменном ложе, а серебристые и красные огоньки на ее поверхности то разбегались, разведенные неумолимым течением, то вновь сходились. Где-то вдали жалобно загудел пароход, словно хотел сказать, как тоскливо ему держать свой одинокий путь в густом тумане.

– Ага! – воскликнул Родни, снова хлопнув по парапету. – Почему никто не скажет, как все это прекрасно?! Почему я навеки обречен чувствовать то, что не могу выразить словами? А если и попытаюсь, что толку… Поверь мне, Кэтрин, – зачастил он, – я никогда больше не заговорю об этом. Но в присутствии такой красоты – смотри, как сияет луна! – начинаешь понимать… начинаешь… Может, ты выйдешь за меня – я ведь наполовину поэт, ты же знаешь, и не умею притворяться, что не испытываю тех чувств, которые испытываю. Если бы я был настоящий писатель – о, тогда другое дело. Я бы не стал тогда беспокоить тебя своей просьбой – выйти за меня замуж. Всю эту довольно бессвязную речь он произносил, поглядывая то на луну, то снова на черную воду.

– Но если я правильно тебя поняла, мне ты советовал бы выйти замуж в любом случае? – спросила Кэтрин, пристально глядя на луну.

– Разумеется. Не только тебе, всем женщинам. Если подумать, без этого ты никто, ты живешь лишь наполовину, используешь лишь половину своих возможностей, надеюсь, ты и сама это чувствуешь. Именно поэтому…

Тут он умолк, и они медленно пошли вдоль набережной. Луна светила им в лицо.

– О, как печальна и бледна навстречу звездам шла она! [22] – продекламировал Родни.

– Я сегодня услышала о себе много неприятного, – сказала Кэтрин, не обращая внимания на его слова. – Кажется, мистер Денем решил, что вправе читать мне нотации, хотя я с ним почти не знакома. Кстати, Уильям, ты-то хорошо его знаешь, скажи, что он собой представляет?

Уильям делано вздохнул:

– Он доведет тебя до белого каления своими поучениями.

– Да, но что он за человек?

– А мы засыплем тебя сонетами, жестокосердная реалистка! – улыбнулся он. – Денем? Хороший парень, по-моему. Дельный. Но я бы не советовал тебе выходить за него. Он над тобой посмеется, ведь… а что он тебе сказал?

– С мистером Денемом дело обстоит так. Он приходит на чай. Я всеми силами стараюсь ему помочь, чтобы он не чувствовал себя неловко. А он сидит и насмехается. Тогда я показываю ему рукописи. И тут он вспыхивает и заявляет, что я не имею права говорить, что принадлежу к среднему сословию. На этой пафосной ноте мы расстаемся, а когда снова я его встречаю, нынче вечером, он подходит ко мне и говорит: «Пошли вы к черту!» Мою маму подобное поведение огорчает. Я хочу понять, к чему это все?

Она умолкла и, замедлив шаг, проводила взглядом освещенный изнутри поезд, проезжавший по Хангерфордскому мосту.

– Ну, наверное, что он считает тебя холодной и черствой.

Кэтрин рассмеялась, такой ответ ее позабавил.

– Мне пора, сяду в кеб и укроюсь в родных стенах! – воскликнула она.

– А твоя мама не будет беспокоиться, что нас видели вместе? Но ведь нас никто не узнал, правда? – спросил он с некоторой озабоченностью.

Кэтрин поглядела на него и, убедившись, что он вполне искренен, лишь усмехнулась.

– Смейся сколько угодно, но я скажу тебе: если кто-то из твоих знакомых увидит нас вдвоем в такой поздний час, пойдут разговоры, а мне бы этого не хотелось. Но почему ты смеешься?

– Не знаю. Наверное, потому, что ты такой чудной. Наполовину поэт, наполовину старая дева.

– Ну да, в твоих глазах я смешон. Но я все же воспитан на некоторых традициях и пытаюсь следовать им.

– Глупости это все, Уильям. Даже если ты принадлежишь к старейшей фамилии в Девоншире, это не повод отказываться от прогулки со мной по набережной.

– Я старше тебя на десять лет, Кэтрин, и знаю жизнь лучше, чем ты.

– Вот и отлично. Тогда оставь меня и ступай домой.

Родни оглянулся и заметил, что в некотором удалении от них едет таксомотор, очевидно поджидая пассажиров.

Кэтрин тоже его увидела и воскликнула:

– Только не подзывай его, Уильям! Я пойду пешком.

– Нет уж, Кэтрин, ничего такого ты не сделаешь. Сейчас почти двенадцать, и мы далеко забрели.

Кэтрин засмеялась и пошла еще быстрее, так что и Родни, и водителю пришлось ее догонять.

– Знаешь, Уильям, – сказала она, – если люди увидят, как я одна бегу по набережной, точно пойдут разговоры. Лучше пожелай спокойной ночи, если боишься пересудов.

Но Уильям не слушал и уже махал рукой, подзывая таксомотор, и при этом удерживал Кэтрин, чтобы она не убежала.

– А теперь этот человек, чего доброго, подумает, что мы деремся! – пробормотал он.

Кэтрин перестала вырываться, заметив укоризненно:

– В тебе от старой девы больше, чем от поэта.

Уильям резко захлопнул дверь машины, назвал шоферу адрес, отошел в сторону и приподнял шляпу, прощаясь с невидимой дамой.

Пару раз он с опаской оглянулся, словно подозревал, что Кэтрин остановит машину и выйдет; но таксомотор быстро и верно уносил ее прочь и вскоре исчез в темноте. Уильям был очень сердит – Кэтрин ухитрилась-таки вывести его из себя.

– Самая неуправляемая и безрассудная девица из всех, кого я встречал, – бормотал он, возвращаясь по набережной. – И как я только позволил ей выставить себя идиотом! Нет уж, я скорее женюсь на дочери квартирной хозяйки, чем на Кэтрин Хилбери! Она не даст ни минуты покоя – и никогда не поймет меня, нет, никогда!

Адресованные, по-видимому, Небесам, ибо на набережной, кроме него, не было ни души, его горькие жалобы звучали достаточно убедительно. Родни замедлил шаг и какое-то время шел молча, пока не увидел человека, идущего ему навстречу. Его походка – или одежда – смутно напомнили ему кого-то из его знакомых, и наконец Уильям узнал его. Это был Денем. Попрощавшись с Сэндисом возле его дома, он теперь шел к станции подземки на Черинг-Кросс, погруженный в мысли, которые навеял разговор с Сэндисом. Он уже успел забыть о собрании у Мэри Датчет, о Родни, метафорах и елизаветинской драме и мог бы поклясться, что забыл и Кэтрин Хилбери, хотя это вопрос спорный. Его разум вознесся к альпийским вершинам духа, где были лишь чистые, девственные снега. Дойдя до уличного фонаря и поравнявшись с Родни, он мрачно покосился на него.

– Эй! – крикнул Родни.

Если бы не это, Денем прошел бы мимо, даже не поприветствовав знакомого. Но внезапный оклик прервал его размышления, он остановился и, прежде чем сообразил, что делает, уже развернулся и шагал в ногу с Родни: тот пригласил его к себе – пропустить по рюмочке. Пить с Родни Денему вовсе не хотелось, тем не менее он последовал за ним. Родни был тронут, видя такую сговорчивость. Ему очень хотелось побеседовать с этим молчуном, который явно обладал теми похвальными мужскими качествами, которых в Кэтрин, увы, совсем не было.