Когда принесли раненого, все уже было готово к его приему.

Доктор внимательно осмотрел раны. Услышав, что ему собираются ампутировать левую ногу выше колена, Моро сказал:

— Дайте мне сигару.

Ему принесли. Он закурил и сделал несколько глубоких затяжек.

— Я готов, — произнес генерал.

Скальпель разрезал мышцы и сухожилия, затем по кости заскрежетала медицинская пила, мало чем отличавшаяся от современной ножовки.

Ногу отняли. Наложили бандаж и повязку на культю. Моро курил молча, бледный, крупные капли пота стекали по его лбу. Страшная боль. Никакой анестезии. Ему предлагали водки перед операцией, но он отказался.

Доктор Виллие осмотрел еще раз другую ногу. Немного подумав, он нахмурил брови.

Моро посмотрел на врача.

— Вы хотите ампутировать и эту? — воскликнул он. — Что ж, давайте, только быстро.

Вторая нога упала. Моро постоянно курил, бледнея с каждой минутой.

Подошел растроганный царь, наклонился над ним, и Моро произнес:

— Ваше Величество, осталось только туловище, но в нем сердце, и оно принадлежит вам.

Дождь не переставая стучал по окнам. Наступала ночь, дул сильный ветер, и на небе не было звезд. С передовой были получены плохие новости. Александру доложили, что, видя угрозу обхода армии с флангов и потеряв связь с Силезской армией, князь Шварценберг дал приказ об отступлении. Придется снова уйти за Рудные горы по размокшим плохим дорогам, покинув Саксонию.

Что делать с раненым? Оставить здесь — значит отдать его Наполеону. «Мы возьмем Моро с собой», — решил царь. Быстро соорудили крытые носилки из полотняной ткани и положили на них раненого. Были назначены 40 хорватских солдат, которые понесут Моро через горы, сменяя друг друга, а также им был придан кавалерийский эскорт из 10 казаков. И вот на рассвете следующего дня печальный кортеж тронулся в путь. Им командовал полковник Орлов.

29 августа ставка Александра I находилась в Альтенберге, откуда он написал наследному принцу шведскому:

«…обстоятельства, связанные с Австрией, не позволили мне реализовать намерения, которые вы предложили мне сами. Эти же обстоятельства не позволили мне воспользоваться замечательными талантами генерала Моро, которые могли быть так полезны нашему делу.

Ваше Высочество хорошо знает, как я хотел иметь рядом с собой человека, столь уважаемого во всех отношениях. Не сомневаюсь, вы сможете понять ту боль, причиненную мне ужасным несчастием, которое произошло: он был рядом со мной, когда пушечное ядро оторвало ему обе ноги. Он стойко перенес ампутацию с присущим ему хладнокровием, которое характеризует всю его жизнь. Я не оставляю надежды, что жизнь его будет спасена».

В тот же день, прибыв накануне в Диппольдсвальд, кортеж утром покинул этот город и прибыл в Теплиц. Солдаты, которые несли Моро, были заменены на прусских гвардейцев, но состав эскорта остался без изменений — под начальством полковника Орлова.

Переход через горы был трудным. Под проливным дождем нужно было то подниматься на склоны, то спускаться с них, скользя в грязи по раскисшим дорогам.

Моро в своем медицинском гробу сгорал в лихорадке. Рапатель и Шевенен следовали рядом: один слева, другой справа и время от времени давали генералу флягу с водой. Он с жадностью прикасался к ней потрескавшимися губами. Наконец, подошли к Теплицу. Однако весь город был объят пламенем после недавнего сражения с Вандаммом. Пришлось обойти город стороной и идти на Духцов, где остановился штаб союзной армии. Только в 11 вечера конвой вошел в город.

Доктор Виллие пришел осмотреть раны Моро. Их состояние он счел удовлетворительным. Но монархам на их нетерпеливые вопросы, будет ли Моро жить, ответил, что очень редко кому удается выжить при подобных ранениях.

Утром 30 августа кортеж вновь отправился в путь. Моро испытывал жестокие страдания. Лицо его было мертвенно бледным, щеки ввалились; пот выступал крупными каплями на лбу и стекал мелкими ручейками на седеющие волосы. Но ни слова мольбы не сорвалось с его уст. Когда он заговаривал, то лишь для того, чтобы узнать новости из армии. Около полудня достигли небольшого городка Лаун (сейчас Луни). Французского преследования не было. Лишь корпус Вандамма перешел через Рудные горы. Богемская армия была спасена.

Более того, по армии объявили, что Блюхер одержал важную победу над Корпусом Макдональда при Лигнице. Теперь Моро мог отдохнуть в Лауне в полном покое. Можно было не опасаться нового отступления.

Газета «Санкт-Петербургские Ведомости» № 80 от вторника, октября 7-го дня 1813 года сообщала:

«Лейпциг, 21 сентября нового стиля.

Пушечное ядро попало в генерала Моро, по словам его камердинера, из окопов при Дрездене.

27 августа около 5 часов пополудни принесли его в Ретлиц, где отняли ему обе ноги выше колена. После операции потребовал он, чтобы дали ему чего-нибудь покушать и чаю. Тотчас поданы были яйца и чай. Но он съел только несколько яиц. Около 6 часов положили его на носилки, на коих российские солдаты принесли его в Пассендорф. Здесь провел он ночь в сельском доме оберфорштмейстера Трипшлера, выпил чашку чая и весьма жаловался на мучительную боль.

28-го поутру в 4 часа российские солдаты отнесли его в Диппольдисвальду в каретном кузове. Там у хлебника Вотца съел он немного белого хлеба и выпил стакан лимонаду. Спустя час после того он был отнесен ближе к богемской границе».

Вечером того же дня раненого Моро посетил герцог Кумберлендский. Он произнес:

— Мне хотелось познакомиться с вами на поле боя… Затем ему нанес визит князь Меттерних, но пребывание его было коротким, так как раненый очень устал.

Смеркалось. Наступила ночь. Моро захотел написать своей жене. Он начал его такими словами:

«Моя дорогая подруга,

В сражении под Дрезденом, три дня тому назад, пушечное ядро оторвало мне обе ноги. Этому негодяю Бонапарту по-прежнему везет. Наша армия отошла, но не для того, чтобы отступить, а чтобы приблизиться к генералу Блюхеру…»

На этом месте перо Моро остановилось, и он попросил Рапателя:

— Друг мой, продолжайте, я не могу больше.

И все-таки он нашел в себе силы, чтобы написать еще пару строк:

«Прости мои каракули. Я люблю тебя и обнимаю всем сердцем. Прошу Рапателя закончить…»

Это было все, что Моро смог написать самостоятельно.

Рапатель, подавляя в себе эмоции, продолжал письмо:

«Мадам,

Генерал разрешил мне продолжить на том же листе бумаги, на котором он написал несколько строк для вас. Вы не представляете, как я опечален и огорчен тем, что он вам сообщил. С первого мгновенья после ранения я не оставлял его ни на минуту и не покину до тех пор, пока он полностью не вылечится. Мы очень надеемся, что сможем его спасти. После первой перевязки его раны находятся в хорошем состоянии. Сейчас у него лишь слабая лихорадка вследствие большой потери крови. Но сейчас она уменьшилась. Простите мне описание этих подробностей, но они для меня не менее печальны, чем они покажутся и вам… Не волнуйтесь…

При первой же возможности я напишу вам снова. Сейчас врач меня уверяет, что если дела пойдут на поправку, то через пять недель генерал сможет передвигаться в инвалидной коляске.

Прощайте, мадам. Я очень несчастен.

Поцелуйте бедную Изабель.

Ваш преданный и покорный слуга,

Рапатель».

Около полуночи, в ночь с 31 августа на 1 сентября, состояние Моро ухудшилось. Началась икота, переходящая в рвоту. Рапатель, полагая, что генерал умирает, не отправил письмо, которое написал накануне.

Однако на следующий день тревожные симптомы исчезли, и Рапатель отправил письмо, добавив лишь следующий постскриптум: «1 сентября. Все идет хорошо. Он спокоен».

Но это спокойствие оказалось как относительным, так и временным.

— Я чувствую себя лучше, — говорил Моро, — но страдания мои выше человеческих. Ампутация — очень болезненная штука, а двойная — это уже слишком.

Затем его охватило нетерпение.

— Прошу вас, — сказал он хирургам, которые пришли делать перевязку, — отправьте меня в Прагу. Там мне будет лучше, чем здесь.