Троцкий не раз отмечал наличие у Ленина «безошибочного политического инстинкта» («Моя жизнь», с. 453). Этим инстинктом Ленин действительно обладал, и он видел, КУДА Сталин, если он станет преемником вождя, поведет страну.
Совершенно не понимала этого расклада тяготеющая к Троцкому Надежда Константиновна. Через месяц после похорон вождя она написала Троцкому в Сухум письмо, которое тот обнародовал в 1929 году в эмиграции в своих мемуарах, нимало не заботясь о том, как эта публикация может повлиять на ее судьбу.
«Дорогой Лев Давыдович, — писала Крупская. — Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть ему это место, слушал очень внимательно, потом еще раз просматривал сам.
И вот еще что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у В. И. к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти.
Я желаю вам, Лев Давыдович, сил, здоровья и крепко обнимаю. Н. Крупская».
Вот на фоне такого развития ситуации начался XIII съезд РКП(б). За неделю до его открытия, 18 мая 1924 года, вдова вождя предприняла неожиданный шаг. По-видимому, решив для себя, что со Сталиным как с генеральным секретарем ЦК еще не поздно покончить и поставить на это место кого-то другого, Крупская внезапно решается и несет последние письма Ленина в ЦК, называет их «Завещанием Ленина» (позднее они получат название «Письма к съезду») и настойчиво требует немедленной их огласки, ссылаясь на последнюю волю Ленина.
В ЦК в этот же день создается Комиссия по приему документов Ленина в составе Зиновьева, А. Смирнова, Калинина, Бухарина, Каменева, которая постановляет огласить их на ближайшем Пленуме ЦК и довести до сведения съезда.
Зиновьев в этой Комиссии играет первую скрипку. Он понимает, что получил в руки непобиваемые козыри для отстранения от партийной власти Троцкого и в то же время — средство для приструнивания Сталина.
И действительно, на этом съезде Г. Зиновьев и Л. Каменев сумели выключить из борьбы за наследие Ленина Л. Троцкого, заставив его «посыпать голову пеплом» и произнести фразу: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии». Партия к этому времени уже перестала быть «своей» для Троцкого, хотя он этого еще не понял. Но предложение об исключении его, на котором настаивали Зиновьев и Каменев, не прошло. Против его исключения выступил Сталин, сумевший под флером борьбы Зиновьева и Каменева с Троцким за наследие вождя решить две своих задачи — сохранить за собой пост генерального секретаря ЦК и фактически дезавуировать Троцкого как мощную политическую фигуру.
Как пишет Рыбас, «Зиновьев и Каменев не увидели в его (Сталина) фигуре угрозы, полностью поглощенные застарелыми страхами. Легко представить, Зиновьев и Каменев, люди образованные и бывшие долгое время в эмиграции рядом с Лениным, сравнивали свой авторитет, свой интеллектуальный уровень с авторитетом и уровнем Сталина и считали, что этот упорный грузин создан только для того, чтобы готовить их победу и оставаться трюмным машинистом, не имеющим никаких шансов подняться на капитанский мостик»{68}.
Эта в целом верная, на мой взгляд, оценка нуждается только в одной коррекции. Речь должна идти не о Каменеве и Зиновьеве, а о Григории Зиновьеве. Это он долгие годы провел с Лениным в эмиграции, кормил с ним комаров в июле 1917-го в Разливе, это он с подачи вождя стоял во главе партийной организации Петрограда — колыбели революции. Кому же, как не ему наследовать Ленина? Поэтому и рванулся Григорий Евсеевич на первые роли в партии — выбил себе право сделать главный доклад на съезде.
Сталин был, конечно, потрясен шагом Крупской. Похоже, что в первый момент он вообще решил, что с высшей политической карьерой ему, быть может, придется распрощаться, и потому уже в ходе чтения ленинского «Завещания» по делегациям партийных организаций, прибывших на съезд, он заявил, что подает в отставку с должности генерального секретаря.
Отставка зависела, конечно, не от мнения делегаций, а от того, как поведут себя в этой ситуации Зиновьев и Каменев, пребывавшие на этот момент в ореоле единственных высших руководителей партии, авторитет которых никто не оспаривал. А они решили, что главную (и единственную) для них опасность представляет Троцкий. «Трюмного же машиниста» можно не опасаться и потому Сталина следует сохранить на должности генсека. Тем более что заниматься рутинной работой по восстановлению страны они оба даже в мыслях не держали, оставив такую тягомотную обязанность Сталину. Это была тяжелая работа, но Сталин за нее взялся.
А работы было невпроворот. Председатель ВСНХ СССР и заместитель председателя Совнаркома и Совета Труда и Обороны Алексей Рыков в 1923 году в докладе «Хозяйственное положение страны и выводы о дальнейшей работе» сообщил, что урожай в 1922 году «дал примерно 2,8—3,5 млрд. пудов валового сбора хлеба, то есть около 60—70% хлебной продукции довоенного времени, а промышленность сократила свое производство по сравнению с довоенным уровнем до 20—25%»{69}.
В течение 1922-го, 1923-го и половины 1924 года Сталин фактически один стягивал политические обручи вокруг рассыпающейся на части бочки советской государственности. По свидетельству технического секретаря Оргбюро и Политбюро Б. Бажанова о том, как проходили заседания высших органов партии (а других свидетельств на тот период мы не имеем), видно, что и председательствующий на заседаниях Политбюро Каменев, и Зиновьев, и Троцкий и другие до настоящей работы по управлению страной не «опускались». Их интересы вращались в высших сферах политики. Генсек же в это время, что называется, «пахал» внизу, в трюмном отделении.
Насколько можно судить, именно в это время Сталин начинает расставаться со своими романтическими настроениями. Во-первых, ему становится ясно, что без централизации, без создания жесткой вертикали власти, без укрепления государственного механизма страну из кризиса не вытащить. А во-вторых, он, судя по всему его поведению, начинает понимать, что ставка Ленина на всевластие партии, на ее диктатуру, которую вождь прикрывал термином «диктатура пролетариата», хотя никакого пролетариата в стране в целом и близко не было (85% населения составляли крестьяне), не срабатывает. В партийные комитеты сплошь и рядом идут люди, которые ничего в управлении экономикой не понимают и именно потому, что проваливаются в экономической и административной сфере, валом идут в партийные комитеты. Там — голая власть (командование в сфере назначения кадров) и никакой ответственности за результаты хозяйствования.
У генсека, который взвалил на себя практически все бремя управления страной, начинает накапливаться раздражение на своих ближайших соратников — Зиновьева и Каменева.
Еще в июне 1924 года, практически через четыре месяца после похорон Ленина, он самочинно, не посоветовавшись с Зиновьевым и Каменевым, публикует две статьи в «Правде» под общим заголовком «Об итогах XIII съезда РКП(б)». Правда, перед этим он 17 июня, под тем же названием, прочитал доклад на курсах секретарей укомов при ЦК РКП(б). В этом докладе он впервые сильно, порою даже в издевательском тоне, покритиковал двух своих союзников по фронту борьбы с Троцким — Зиновьева и Каменева.
Выстрел по своим соратникам в борьбе с Троцким был хорошо продуман. Двух самых видных руководителей партии и государства генсек обвинил в теоретической безграмотности, незнании идейного наследия вождя и нанес личное оскорбление, обозвав их теоретические позиции просто «чепухой». Какой же публичный политик может такое стерпеть? Они и не стерпели.
Для начала Каменев и Зиновьев подали в ЦК письменную жалобу, где отметили, что генсек ЦК партии не имеет права выносить на публику вопросы теоретического характера, не поставив их предварительно на обсуждение в Политбюро и в ЦК. Но этого им показалось недостаточно, и они потребовали созвать пленум ЦК.