— Ну, про такое или не такое… — задумался Ленчик, — тем более про землю…
— А я хочу, чтобы опять все образовалось как было: и звезды, и солнце, и земля. И Калиновка наша. И мы — тоже.
— Ну и сказала! Это ж не базар — хочу того, не хочу этого. Это ж, надо понимать, Космос!
— А тогда я не согласна. Зачем рушить то, что так хорошо и разумно? Пусть уж будет как есть.
— Как будто нас об этом спросят! Начнется процесс сжатия, никуда не денешься. Сначала всякие малые тела на большие притянутся, потом большие на еще большие… И все вместе — туда, туда…
— Ну, смотреть, как метеориты падают, я люблю. А если луна? Если такая рухнет…
— А она, может, сразу и не рухнет. Сначала она, может, разорвется на части. Между Солнцем и Землей. А уж потом…
— Ой, этого нам еще не хватало! Виталий Аркадьевич, ведь неправда все это, да? Ведь не так все будет? А может, и не будет вовсе, а? Нам про такое учитель наш не говорил.
Виталий не вмешивался в их спор, задумчиво покуривая на краю лавки. Лишь под конец заметил:
— Поскольку общая масса тел Вселенной превышает критическую, рано или поздно это должно произойти. Не вдруг, конечно, а за миллиарды лет. По математической модели это может быть так…
— Не хочу, не хочу! — неожиданно всхлипнула Ленка. — Ни моделей ваших, ничего не хочу. И… не верю я вам. И науке вашей не верю. Выдумки это все!
— Чего испугалась, глупенькая? — засмеялся Ленчик. — Нас же тогда уже не будет. Давно никого не будет, понимаешь?
— Все равно, все равно…
Дальше молчать баба Груня уже не могла. Если уж Ленка чуть ли не в голос плачет, значит, игра зашла слишком далеко. А все Виталий, все эта непонятная его наука! Тоже нашли себе развлечение — конец света выдумывать. Ишь, умные головы, делать им больше нечего! Лучше бы тракторы опять научились выпускать, а то половина полей бурьяном заросла, ни тебе посеять, ни убрать…
— Ну, будет тебе, милая, — обняла она Ленку. — Сказки все это, глупости. Я ведь тоже не совсем глупая баба, до войны как-никак семилетку кончила, пять годов в сельсовете служила…
И Виталию строго, даже сердито:
— А тебе, ученый человек, тоже нужно меру знать. Не для того тебя в Москве пять лет учили, чтобы детей своими придумками пугать. У нас нынче и без того есть о чем поплакать. Такое время. А сказки и я рассказывать могу. Только они у нас совсем другие, добрые.
Смотреть звезды в эту ночь она не стала: и сердце опять «пекло», и на Виталия за его проделки страсть как рассердилась. И сама тоже — дура старая! Дала увлечь себя, как маленькая. Звезды ей, видите ли, понадобились. Весь век без них прожила — и ничего, а тут… совсем из ума выжила. Красота! Тайна! Да на земле, если хочешь знать, этой красоты еще больше, только умей видеть. И тайн. Вся жизнь человеческая — тайна. Вот бы о чем тем умным головам подумать. Если они и вправду ученые.
Внуки ушли утром, торопясь на раннюю электричку и унося увесистые рюкзаки с картошкой, яблоками, банками. Баба Груня проводила их до калитки и долго смотрела вслед, пока те не скрылись за леском. Горько и печально было ей опять оставаться одной, но она не роптала — спасибо судьбе и за эту радость. А там, бог даст, заглянут Катерина с Аркадием, придет из далекого шахтерского поселка письмо от сына… Да и свои, калиновские, давно как родные.
Проводив скотину в стадо, подошла Ленка. Вот девка так девка! Одна, считай, на все хозяйство, на весь дом, а все успевает. И со скотом, и в огороде, и себя с отцом обихаживает. И школу вот-вот закончит. Умница, каких еще поискать. Хоть и сирота… Узнав, что внуки уже уехали, шибко расстроилась.
— Что же мне-то не сказала, баб Грунь? Я бы тоже проводила. Когда еще теперь увидимся?
— Не обижайся, золотко мое, сама только утром об их планах узнала. Но писать обещались, они у меня надежные.
— Это хорошо, что обещались, — вздохнула Ленка, — а то все разъедемся и потеряем друг друга. Страна-то у нас ого-го какая!
— Выходит, и ты — тоже? И ты уезжать собралась?
— Не сейчас, баб Грунь, а после школы. В медицинское поступлю. На институт у нас с папкой мошна тоща, а уж в училище как-нибудь. Не космос, но все же… для Калиновки нашей.
Теперь, разрываясь между школой и домом, Ленка лишь изредка забегала к бабке Груне удостовериться, все ли у нее «в порядке». Присядет на минуту, высыплет ворох школьных новостей, проверит, есть ли еще во флакончиках лекарство и — обратно.
— Вот когда с уборкой закончат и папка немного раскрепостится, тогда подольше посижу, — обещала всякий раз, но уборка тянулась, дел у Григория было не впроворот, и все хозяйство по-прежнему держалось на ней.
Зато поздно вечером заходила непременно.
— Выйдем, баб Грунь. Небо такое чистое… Посидим. Баба Груня знала это «посидим». Недавно, изрядно рассердившись на Виталия с его сказками об остывающем Солнце и неизбежном когда-то «конце света», она зареклась даже смотреть на это непонятное небо. Лучше уж, решила, вовсе ничего не знать о нем, чем жить в таком страхе, и потому отговаривалась как только могла.
— Посиди одна, мне что-то неможется. Да и холодно уж, не лето.
— А ты валенки обуй, шубу накинь. Скоро ведь вообще не выйдешь, зима придет. А звезды только осенью такие большие…
В конце концов она сдавалась, и они усаживались на лавку — смотреть красоту неба. Калиновка гасила огни, отходила ко сну, лишь изредка кое-где лениво брехали собаки да издалека, со стороны железной дороги, доносились заполошные вскрики поздних электричек.
Занятые созерцанием, говорили мало. Иногда Ленка показывала на какую-нибудь яркую звезду или созвездие и называла их имена. «Большой ковш», «Малый ковш» — только и запомнила. А почему их называют еще и «медведицами», ни та, ни другая объяснить себе не могли. На ковшики и в самом деле похожи, однако при чем тут медведи?
А небо с каждым вечером становилось все ярче и наряднее.
— Будто алмазы на черный плат высыпали, — не удержалась как-то баба Груня, позабыв свои недавние страхи. — Хоть руками бери, так низко. И такие все большие… да баские, прямо царские, ей-богу.
— Это кажется только, — заметила Ленка, — что низко. А на самом деле это далекие-далекие солнца. Гораздо больше нашего. И не какие-то блестящие камни, а гигантские клубки огня. Наше солнце ведь тоже сплошной огонь.
Бабе Груне было понятно, что солнце — огонь, иначе бы не грело. Непонятно было другое:
— И что же там горит столько лет? Что за печка там такая? — Боясь выглядеть смешной, сама над собой посмеялась:
— Это ж какую прорву дров надо, чтоб так долго гореть! Или уже газ туда провели?
В Калиновку давно собирались провести газ, да все никак не получалось, вот и шутила баба Груня: туда, мол, провели, а тут, рядом, все никак не соберутся.
— Не газ это и не дрова, — тоже улыбалась Ленка, — а что-то посерьезнее. Ядерная реакция там идет. Ну, будто без конца термоядерные бомбы взрываются, вот.
— Ой ли, девка! — недоверчиво протянула баба Груня. — Откуда этим бомбам там взяться-то, в такой далище?
— Не знаю. Вот Виталий Аркадьевич знает. Он вообще все знает, о чем ни спроси.
— Ну, Виталий наговорит, только уши открывай. Таких сказок наговорил, что до сих пор страх берет.
— И мне страшно, только все равно красиво. Так красиво, что слов нет.
— Это верно. Пусть бы всегда так и было.
— И будет. Долго-долго. А о том ты не думай, просто любуйся и радуйся, что видишь.
— Вот и я так думаю. Всю жизнь не замечала, насмотрюсь хоть теперь.
— А я с детства небо люблю.
— Это хорошо. Не дай к земле себя пригнуть. Смотри.
— Завтра опять смотреть будем?
— Приходи… Посидим…
Хорошая в том году была осень — сухая, теплая, нарядная от ярких падающих листьев. Казалось, благодатному бабьему лету не будет конца. Закончив убирать окрестные поля, калиновские мужики кинулись наверстывать свои домашние дела: возить дрова, сено, солому. Огромный воз доброй овсяной соломы привез Гринька Загузин и во двор бабы Груни. Вместе с Алексеем Ходоковым и Сергеем Черным затолкали на сеновал. Будет чем зимой буренку кормить, — хоть и солома, но мягкая, вперемешку с разными травами, а на время отела и сенцо припасено, сама за огородами нашмыгала старой своей косой.