Да. Ведь он хочет остаться здесь. И пусть никто не знает его причастности к событиям войны.

Вернувшись к допросу, я попросил Шенихена назвать себя. Он сделал это, добавив, что является еще и руководителем центра по охране памятников природы.

— В Германии?

— Да, разумеется.

— А здесь вы почему? На территории России?

Он развел руками:

— Зона действия немецких войск…

— Выходит, что вы тоже воюете, профессор?

— Nein, nein!.. — поспешно ответил он. — Я гражданское лицо. Мне поручено осмотреть царский заказник и дать рекомендации новому военному управлению. Ничего более!

Я перевел взгляд на второго пленника, худого, с одутловатым, нездоровым лицом. Не дожидаясь вопроса, он поднялся и отрывисто представился:

— Эшерих, баварский лесной советник. Моя роль та же — дать военному управлению советы по Беловежской пуще.

— Вы уже считаете ее немецкой?

— Убедился, что это не так. Военные часто ошибаются. Нам говорили, что фронт за двадцать шестым градусом восточной долготы по Гринвичу. А здесь глубокий тыл. Мы готовы принести извинения, господин… э… э… лейтенант. И тотчас отбудем на родину.

Снаружи раздались крики, шум автомобиля, выстрел, второй. И длинная пулеметная очередь. Все выбежали. В предрассветной темноте было видно, как бежали к дороге казаки. Там вдруг ярко вспыхнуло, и тут же раздался взрыв. Пулемет уже молчал. От автомобиля полетели огненные клочья. Взорвался бак.

…Немецкий полковник все рассчитал, но не увидел пулемета, за которым еще лежал наш Павлов. И когда оберста и остальных офицеров повели к подвалу, чтобы запереть, он издали крикнул шоферу, притаившемуся в машине, тот включил мотор и с зажженными фарами направил машину прямо на людей. Полковник быстро выхватил револьвер у шагавшего за ним казака и вскочил в автомобиль. Пока ослепленный фарами конвой пришел в себя, машина уже мчалась к дороге. Немцы не знали, что дорога перекрыта. А Павлов, расчетливо отпустив их на две сотни саженей, длинно ударил по автомобилю… Немецкое управление Беловежской пущи погибло, не успев разглядеть свои новые владения.

Я вернулся в зал и встретил вопрошающие взгляды господ советников.

— Ваш оберст пытался бежать, — сказал я, — но неудачно.

— Они… погибли?

— Взорвался автомобиль.

Воцарилось молчание. Шенихен глубоко вздохнул.

— Продолжим наш разговор? — спросил я.

Они с готовностью глянули на меня.

— Каковы намерения у немецкого управления пущи? Теперь у бывшего. Что вы хотели предложить им, профессор?

— Прежде всего я намеревался ознакомиться с животными этого редкостного заказника, в котором имел честь уже побывать до войны.

— А потом?

— Отобрать несколько зубров для зоопарков Германии.

— Разве у вас нет этого зверя?

— Есть, конечно, но прилив свежей крови… Опасность истребления в зоне военных действий…

— Вам, конечно, известно, что у Гагенбека живет кавказский зубр. Прекрасный материал для освежения крови!

— Да-да! Это ценное приобретение Гагенбека. Но и беловежцы — не менее ценные звери.

— Вы могли купить их еще до войны.

Шенихен только переглянулся с коллегой. Подумав, сказал:

— Возможно, что наши военные отнесли зубров к трофеям и потому позвали нас.

Тем временем рассвело. Над лесом опустился густой белый туман. Казаки собирали оружие, рассматривали уцелевший автомобиль. Воспользоваться им мы не могли, немецкий шофер погиб в перестрелке.

Устроили завтрак. Пригласили к столу советников. Беседа за столом никак не клеилась. У Шенихена дрожали руки. Конечно, никто не собирался тащить за собой через фронт этих ученых, так легкомысленно согласившихся на поездку в пущу. Тем более никто не собирался убивать их только за то, что они немцы. Но они почему-то считали, что казаки пленных не берут… И страх застыл на их лицах. Как можно спокойнее я сказал:

— Война грозит бедой не только солдатам, но и природе. Кто выступит в ее защиту, как не вы, ученые?

— Да, да… — Они кивали головами, немедленно соглашаясь. — Зубров надо охранять. Как и лес, где они живут.

— Несколько дней назад австрийская рота устроила здесь охоту на зубров. Мы наказали охотников. Что же будет, если завтра сюда придут новые немецкие роты?

— Да, завтра… — Шенихен посмотрел на своего коллегу.

— Что — завтра?

— Сюда прибудет батальон баварской пехоты. В распоряжение нового — увы, покойного — начальника управления пущи. Заверяем вас, что неприкосновенность заказника мы будем защищать со всей строгостью и не позволим, насколько это возможно…

— Откуда батальон? Где он сейчас? — Это было так важно, что я перебил Шенихена.

— В разрушенном Бресте.

Положение наше осложнялось. Уходить придется как можно скорей. Господа советники встретят своих и расскажут, что произошло. Может быть, судьба первой немецкой администрации чему-нибудь научит вторую администрацию?..

Теперь мы дорожили каждым часом. Прозвучала команда «сбор». Уцелевший автомобиль оттащили в сторону, облили бензином и сожгли. Врублевского нигде не было. Андросов сказал, что он уехал на Стражу и ждет нас там. Оставалось проститься с советниками и приободрить их. Я вернулся в залу.

— Мы уходим, господа, чтобы не превращать заказник в место новой бойни. Вас не тронут, вы остаетесь здесь и как сможете объясните, что произошло. Позвольте мне надеяться, что вы исполните все, что сказали ранее. Не давайте уничтожать зубров, их так мало! Честь имею! Помните, мы можем встретиться снова…

— Вы уходите совсем? — спросил Эшерих.

Я промолчал.

— Прошу прощения. — Он покраснел. — Я оговорился. Вы будете охранять зверей в лесу?

— Всегда и везде. Война так же беспощадна к природе, как и к человеку. Среди моих казаков немало настоящих егерей. Они не дадут природу на поругание. Пусть ваши солдаты усвоят эту несложную истину.

Когда сотня уходила, советники не вышли из зала. Что происходило во дворце на другой день, что стало с Беловежской пущей под немецким началом, я узнал только спустя долгое-долгое время.

На Страже мы не задержались. Врублевский поехал с вами до границы пущи, тогда как Андросов собрался уходить, как он выразился, «насовсем».

Погода благоприятствовала нашим планам. Установились свежие ветреные дни без ночных морозов и без дождей. Леса быстро желтели, но лист на деревьях и кустарниках все еще держался, маскируя малоизвестные тропы.

Не знаю, что бы мы делали без Николая Сергеевича Андросова, этого знатока Полесья и озерно-болотного края, вплотную подступившего к Беловежской пуще! Опытнейший следопыт, он повел нас на восток кратчайшим и самым безопасным путем.

Уже в десяти верстах от Стражи Андросова сотня вытянулась цепочкой на узкой тропе. Глухой бор стеной стоял по сторонам. Обозное имущество пришлось переложить на вьюки, повозки бросили еще раньше. Через хлипкие гати переходили, ведя коней в поводу. Они храпели и косились на пузырящуюся грязь по сторонам.

Ближе к вечеру подошли еще к одной Страже, вернее, к кордону. Нас встретил высокий, хмуроватого вида егерь без фуражки, с лысой головой. Впалые щеки и острый подбородок делали его похожим на постаревшего Мефистофеля. Николай Сергеевич поздоровался с ним за руку. Врублевский что-то сказал по-польски, и тот скептически улыбнулся. Спросил:

— Пан офицер не ночует у меня? Или опасается погони?

— За нами никто не гонится, но мы пойдем дальше, пока светло.

— Воля ваша. Идите. Но там большие болота…

Андросов сказал:

— Это наш егерь, Бартоломеус Шпакович. Решил отсидеть войну дома. Бошей не боится, но и стрелять не хочет. Так, Шпакович? Не найдут они тебя здесь?

— Никак не найдут, Николай. Хочешь — оставайся. Будем ночевать глубоко в лесу. Не найдут.

— Я воевать еду, Шпакович. — Андросов вскочил на коня, поднял руку. — Поехали?

— Трогайте. — И тоже поднял руку.

Егеря еще немного поговорили, теперь о дороге, о тропах, и простились. Сотня втянулась в унылое мелколесье. Мы стояли с Врублевским, не зная, как проститься.