— Нуте-с, позволь мне. Попробую старомодно.

Через полчаса бумага была написана. Начиналась она так:

"Глубокоуважаемый Эдуард Карлович.

Уведомляю Вас, что приказ, отданный егерям охоты в сентябре прошлого года о поимке молодого зубра, выполнен. Этими днями в районе Киши егерь Охоты А.В.Телеусов добыл бычка, каковой находится сейчас в добром здравии на попечении вышеупомянутого егеря. Через месяц или полтора, необходимые для приручения бычка к новым условиям жизни, зверя можно отправить Его императорскому высочеству Великому князю Сергею Михайловичу.

Жду Ваших указаний о перевозке и месте назначения, куда должно направить бычка кавказского зубра.

С совершеннейшим к Вам уважением егерь Кубанской охоты хорунжий А.Зарецкий".

Прочитавши письмо, я вздохнул с облегчением. Пусть и по-старому, но ясно и уважительно.

В тот же день я отвез это послание в Лабинск. На конверте стоял четкий адрес: «Тифлисская губерния, Горийский уезд, Боржом».

Еще через день, поговорив с Никитой Ивановичем Щербаковым, который продолжал исполнять обязанности управляющего Охотой, мы пришли к решению отрядить в помощь Телеусову для ухода за зубренком человека, подобрать которого поручили самому егерю, и заплатить за месяц ухода пять рублей.

— Имя-то своему зверю дали? — поинтересовался Щербаков.

— Алексей Власович кличет его Мишей.

— Ну что за имя! Все ж таки дикий зверь, не простой бычок и не баран. Надоть как-нибудь покрасивше назвать. Царю повезете, а у него, слышь-ка, один из предков Михаилом прозывался. Как бы не осерчал.

Вскоре я еще раз навестил Телеусова.

Зубренок освоился, все больше переходил на травяное питание, но молока требовал по-прежнему и сердито стучал лбом по загородке, если долго не получал. Его дважды выводили гулять, только на привязи, и зубренок охотно щипал свежую траву. Уже при мне Телеусов вместе с женой выпустили зубренка в небольшое стадо телят. И тут, к удовольствию нашему, мы увидели, что ничего дикого в зубренке не замечается. Он не задирался с телятами, пасся спокойно и так же, как они, бегал, задрав хвост, пока не начинал дышать открытым ртом от усталости. Ребенок…

— Миша, Миша! — звала его хозяйка, и он уже вслушивался в это имя, привыкая к нему.

— Никита Иванович не согласен с такой кличкой, — сказал я Телеусову. — Придумаем другое прозвище. Первый, можно сказать, кавказский зубр поедет в далекие края, глядишь, судьба улыбнется ему, он возмужает, потомство даст, и пойдут от него в новом месте кавказские зубры.

— Ну, если так… Тогда пускай и зовется «Кавказец».

— Кликать неловко, длинно. Может, короче: «Кавказ»?

— Можно и «Кавказ».

— Значит, решаем. Ты — крестный отец.

— И ты, Андрей, тоже. Вдвоях отвечаем за него.

При отъезде я сказал, чтобы к телятам его больше не пускали. Вдруг болезнь какая или еще что. Лучше пасти отдельно.

— Я тут уже над клеткой мудрую, Михайлович. Чтоб заранее подготовиться. Хочу сочинить ее узкой, боковины сделать плотные, а переднюю и заднюю части из решеток. Кормить и чистить удобней. Лошадьми далеко везти придется, в вагон грузить. Ну, а в вагоне мы его выпустим.

Заботливый хозяин!

Возвращался я домой под вечер. Алан шел неспешно, дорогу знал, не в первый раз по ней едем. Теплое лето баюкало лес и травы, воздух был наполнен запахом цветов и смолистым духом пихтарников. Миновали свежую вырубку, где ничего за это время не изменилось, спустились к горному ручью, по берегам которого густо зеленела ольха. Алан потянулся к воде. Я соскочил с седла, поправил на плече винтовку, разнуздал коня и отпустил подпруги. Алан благодарно вздохнул и осторожно, как пьют все лошади, коснулся губами холодной воды.

Я стоял чуть сбоку, поддерживая провисший повод, чтобы не замочить. Вокруг мрачновато теснился лес, и было в нем что-то таинственное и опасное. Никогда еще не приходилось мне до такой степени чувствовать опасность, как в этот раз. Даже мурашки по спине. Что такое? Откуда страх?..

Безотчетно сделал я шаг назад и укрылся за крупом Алана. Прошло несколько секунд, я уже начал было посмеиваться над собой, конь все еще цедил сквозь зубы холодную воду, и только я хотел переступить ближе к ручью, как вдруг Алан резким рывком поднял голову и, повернувшись к вершине ручья, навострил уши.

Снова холодок по спине. Опасность!

— Ты что? — спросил я и в это мгновение почувствовал горячее прикосновение воздуха возле щеки. И резкий, короткий «цвик».

Звук выстрела пришел уже после того, как пуля пролетела, может быть, в двух вершках от моей головы. Эхо подхватило звук, рассеяло по сторонам, и поначалу я даже не понял, откуда стреляли.

В следующее мгновение я лежал за валуном с винтовкой в руках, а конь стоял надо мной, подрагивая кожей. Так вот он откуда, этот безотчетный страх! Кому-то потребовалась моя жизнь! Выследили, узнали, где я чаще всего проезжаю, устроили засаду. Там, в верховьях ручья. Осторожно высунувшись, я усмотрел в дальней стороне русла мшистые камни. Саженей семьдесят. Там?..

Гнев и жажда мести заставили меня вскочить. Я бросился через лес, лавируя меж стволов, камней, туда, где враг. К подозрительным камням я подходил с осторожностью лиса, готовый выстрелить по любому шороху. Конечно, за камнями никого не оказалось. Осмотрев редкий лес вокруг камней, я приметил следы. Вот слегка примятый мох. Здесь убийца стоял на коленях. А вот и стреляная гильза. Значит, перезаряжал, хотел еще… Новенькая, блестящая гильза. Приметная: вмятина от бойка чуть смещена от центра пистона. Это надо запомнить.

На черной подстилке под грабами медленно выпрямлялись легкие вмятины — не от сапога, а от черкесских или казацких поршней из кабаньей кожи. След от следа отстоял на два аршина. Значит, бежал. Преследовать разбойника? В одиночку это слишком большой риск. Да и найти в лесу почти невозможно.

В тревожном раздумье вернулся я на тропу. Умница Алан ждал меня. Как он обрадовался, как затряс головой! Понимал, что ли, какой опасности только что подвергся его хозяин?

Всю дальнейшую дорогу я мучительно раздумывал над положением, сразу ставшим серьезным. Кому я опасен, ненавистен? Да мало ли кому! Лабазану!.. Неужели он рискнул явиться даже сюда? Если браконьеру говорили обо мне, то он, скорее, будет поджидать гостя у себя, там легче со мной справиться. Любому из браконьеров, наконец, кому отбили дорогу в лес! Но тут и новая и страшная догадка пришла в голову: еще Улагаю. Разве он не хочет отомстить за Дануту? Способен ли есаул простить? Да, это, пожалуй, опаснейший из врагов. Что враг, я мог бы понять и раньше. Он явно избегает встреч. Ни в Псебае, ни в Лабинске я его давно не видел. Однако едва ли он сам решится на преступление. Черкесскому князю нетрудно найти среди своих приближенных наемного убийцу, пообещав хорошую награду. Вот положение!.. Отныне мне придется все время быть начеку, все время ждать нападения!

От подобной мысли сделалось не по себе. Опасность так близка. Ведь половину времени я в лесу, в походе. Как уберечься от недоброго человека на узких лесных тропах?

А вдруг Улагай ни при чем? Ведь мог же я встретиться просто с безвестным грабителем.

О выстреле у ручья мне пришлось сказать Никите Ивановичу. Он задумался, но никаких гипотез не высказал. Не любил пустого, но, как говорится, на ус себе намотал. Мы поговорили о зубренке, о возможной облаве на Лабазана, а вечером я сделал запись о происшествии в своем дневнике. И все.

В тот памятный день мне принесли письмо из Петербурга. Не могу говорить о нем, тем более писать. Слишком личное, родное звучало там от первой до последней строки. Раз семь или восемь прочитал я это письмо. И уснул счастливым.

Жизнь очень хороша!