Князь скупо улыбнулся:

— Нам бы его печали, Ютнер!.. А впрочем, за новую встречу здесь, господа! — И он поднял бокал.

Улагай за его спиной взмахнул руками.

— Ур-ра! Ур-ра! — закричали казаки, забывая и трудности, и опасность, и жестокость, и кровь.

Дождавшись тишины, Ютнер сказал:

— Великому князю благоугодно отметить егерский корпус, обеспечивший хорошую охоту, личными подарками. Всех егерей, урядника Павлова и есаула Улагая князь награждает именными серебряными часами.

Подарки с княжеским вензелем Ютнер тут же передал нам.

Телеусов, стоявший рядом, тихо прошептал:

— Семена забыли. Теперь от зависти почернеет. И нам век не забудет…

После ужина мы с Алексеем Власовичем уединились. Счастливые столь благополучным окончанием охоты, уселись мы у костерка возле своего шалаша, разглядывали ночные тени леса и слушали песни.

От большого стола отделился Шильдер. Он спросил о чем-то у егерей и, пошатываясь, направился прямо к нам. Мы поднялись. Генерал подошел, постоял, рассматривая нас, и неожиданно обнял меня забинтованными руками:

— Спасибо, братец. Обязан тебе. И не забуду.

Растроганно сказавши так, повернулся и ушел.

Мы были очень смущены неожиданным проявлением чувств благодарности, полагая, что события на леднике уже забыты. В том происшествии, собственно, не было ничего особенного: в горах без взаимной поддержки нельзя. Кто из нас откажется помочь другому в беде?

Уже при холодном солнце, часов в восемь утра, к шатру великого князя подвели гнедого коня в седле черкесского типа — с высокой спинкой и передком. Князь закинул длинную ногу через седло, оглядел выстроенный отряд из казаков.

Охота выступила в последний поход. День стоял холодный, но солнечный, гроза и ночной мороз сбили последние листья с кленов, берез и осин, только ель да пихта стояли в густо-черной хвое.

Поднялись выше. Тут ощущался морозный ветер. Копыта с шумом сбивали отвердевшую траву, лопухи ломались с хлопком, напоминавшим револьверный выстрел. Быстро прошли широкую красивую долину Ачипсты, празднично выбеленную ночным инеем. Пересекли мрачные пихтарники и оказались на лугах, недалеко от Мастаканского хребта. Отсюда открывался широкий обзор.

В устье реки Холодной, притоке кипучего Уруштена, охоту ожидал ночлег. Уже стояли шалаши и палатки. В редком сосняке горели костры. Совсем близко от лагеря холодно поблескивал ледник. Он языками спускался с Псеашхо, наиболее высокого хребта близ перевала.

Ночевать у костров, под открытым небом было холодно. В вечернем воздухе отчетливо и громко гудела река. Над ней по-зимнему вился парок. На береговых камнях зацепились ледяные закрайки. Казалось, что наступила глубокая зима.

С утра предстоял еще один переход до поселка, уже по ту сторону перевала. Тропа повела в гору, все более тяжелая, щебенистая. Алан тяжело дышал и часто оглядывался, словно спрашивал, почему ему не хватает воздуха. Высота.

Двигались все медленней, с остановками. Вот и Дзитаки остался позади. Горы по сторонам всё ниже. Впереди открылась холмистая каменная равнина с жухлой травой и редкими березовыми кустиками. Перевал всегда рисовался мне как острый гребень, круто падающий в две стороны. Сюда север, туда юг. А тут было довольно пространное нагорье и холмы на нем. Только почему-то вот эти два ручейка текут не в ту сторону, откуда мы явились, а вперед по ходу.

Алексей Власович крутил усы.

— Все, парень. Достигли! Ты глянь-ка вон туда… — И указал за бугор, куда уже смотрели, сгрудившись, высокие гости охоты.

Голубая бездна открылась перед нами. В первый раз никак не догадаешься, что там далекое Черное море! А ближе, под нами, лежала бесконечная долина, наполненная таким зеленым и по-летнему свежим лесом, что просто не верилось в реальность картины. Ведь только что прошли через зиму — и вот оно опять, утраченное и найденное роскошное лето!

Среди зеленых лесов поблескивали извилистые ленточки рек. Облачное небо висело над головой. Всем телом, лицом ощущалось влажное тепло, туго идущее снизу. Так и подмывало встать на стременах, сорвать с головы кубанку, поднять руку и закричать во все горло что-нибудь бессмысленное, радостное, призывное!.. Давно я не испытывал такого душевного подъема, такого счастья, как на этом открытом для себя перевале — рядом с небом.

Всадники сбились в кучу, все говорили громко, не слушая друг друга. Вставали на стременах, кубанки держали в поднятых руках. Возле охотников, собравшихся поодаль, суетились слуги, появились бутылки и кубки. Плескалось вино. Охотники пили за благополучный переход.

На перевале гости расстались с казачьей обслугой. Не ехали дальше и егеря. Ютнер распорядился, чтобы путь к поселку продолжали только Телеусов, Кожевников и я. С нами остался и казенный лесничий Улагай.

Спуск начали человек двадцать. Вошли в Медвежьи ворота. Двигались осторожно, тропа вилась змейкой, очень круто, щебень все время ссыпался под копытами. Заросли рябины, явора, вечнозеленой лавровишни сменились темными пихтовыми лесами, буком, а еще ниже начались непролазные джунгли, сузившие тропу до двух аршин. Пахло остро и пряно — никакого сравнения с морозным воздухом на высокогорье!

Вечером, уже вблизи поселка, из лесу со всех сторон послышался печальный вой шакалов. На все голоса трещали неведомые мне пичуги, многоголосый хор их славил тепло и лето. Бурки пришлось свернуть, кафтаны нараспашку. Жарко и душно, как в бане.

Перед въездом в поселок князя встретил отряд черноморских казаков и старший егерь Охоты Никита Щербаков. Эта встреча состоялась возле памятного всем солдатам старого бука, на светлой коре которого еще проглядывались наплывы по вырезам, сделанным много лет назад. Можно было разглядеть лавровый венок и слова: «На сем месте стояла 2-я рота Его императорского высочества великого князя Дмитрия Константиновича полка. 1864 года, мая 21 дня. С нами Бог!»

Все сняли шапки, постояли молча, вспоминая героев уже давней войны.

Отъехав немного, князь радостно воскликнул:

— Сегодня, господа, впервые за много дней будем спать на настоящих кроватях!

Мы с Телеусовым переглянулись. Не о славном прошлом России думал сейчас великий князь…

Подъехали к охотничьей даче Романовых.

Играл оркестр, бегали слуги, горело множество огней. Цивилизация!

Во флигеле сбоку царской дачи, куда нас определили, трещали дрова в печурке, было чисто и уютно. Уставшие, разморенные теплом, мы уже приготовились было ложиться, когда открылась дверь и денщик Ютнера позвал меня к управляющему охотой.

Он находился в кабинете один, уже переоделся, был в черном сюртуке с белой манишкой, розовый, вероятно после бани, еще более представительный и благодушный. Я застыл у двери.

— Садись, Зарецкий, — сказал он.

Я присел на краешек стула.

— Так вот, объявляю твою судьбу… Ты показал себя на охоте с самой хорошей стороны. А на Мастакане отличился сообразительностью и быстротой действия. Мы оставляем тебя в Охоте. До тех пор, пока, разумеется, она существует. Такой приказ я подготовил, он подписан князем. Мы определяем тебя егерем с подчинением лично мне. Я решил поручить тебе не какой-нибудь один участок, а общее наблюдение за самыми ценными и редкими животными Кавказа — за зубрами. Это очень серьезное поручение, юноша, — строго продолжал он. — Ты обязан узнать все о зубрах, которые живут в междуречье от Большой Лабы до Белой. Ты должен вести их учет, сохранять от злоумышленников, для чего дается тебе право при необходимости мобилизовать противу таких злоумышленников егерей и лесников охраны. И конечно, всеми средствами содействовать развитию стада зубров. Пока ты еще мало знаком с зоологией, не знаешь повадки зверей, но ты любишь природу, а знания придут. Мы разрешаем тебе выехать в столицу для окончания учебы и получения лесного образования. Я надеюсь, что за это время ты сумеешь пополнить и свои познания в зоологии, чтобы в следующем году вернуться сюда для долгой, интересной и сложной работы.