— Вы непременно должны встретиться с генерал-лейтенантом! — вмешался Кери. — И когда это произойдет, приветствуйте его превосходительство и от моего имени, а также от имени ее сиятельства графини Габриэль Залаи. Запомните эго имя: графиня Габриэль Залаи. Привет этот, вне всякого сомнения, обрадует генерал-лейтенанта.

Бела Миклош-Дальноки вновь пожал руку капитану Дьенеи.

Затем капитан обильно отужинал, был подстрижен, побрит и переодет с головы до пят во все новое. Ему выдали бриджи, кавалерийские сапоги, зимнюю шинель и головной убор, соответствующий парадной офицерской форме.

До Мукачева его проводил в большом «мерседесе» Чукаши-Хект. Дальше, до Верецка, вез на маленькой юркой «шкоде» какой-то артиллерийский майор. В Верецке Дьенеи пересел в грузовик, в котором вместе с ним поместился старший лейтенант и четыре капрала. Машина доставила капитана до штаба дивизии, откуда в сопровождении старшего лейтенанта и двух капралов он верхом доехал до штаба полка. Потом шли с фельдфебелем и капралом пешком, сначала до штаба ближайшего батальона, а оттуда, через темный лес, до переднего края. Капитан выехал из Хуста в два часа пополудни, а в двенадцатом часу следующего дня добрался до огромного дуба, возле которого двое суток тому назад тщетно разыскивал венгерское боевое охранение.

По дороге Дьенеи узнал от Чукаши-Хекта, что майор Сентимреи уехал в Будапешт. О судьбе же Кальмана Надя говорливый Чукаши не проронил ни слова.

Дьенеи остановился возле одинокого дуба и огляделся. Вновь расстилался перед ним цветущий луг, по которому два дня назад шел он в сторону Венгрии с красно-бело-зеленым флагом в руке. Капитан так и не мог решить, есть у него право быть довольным результатами проделанного пути или нет.

Венгрия лежала позади.

С каждым новым шагом он все дальше оставлял ее за своей спиной.

И все-таки — Дьенеи это чувствовал — он шел навстречу родине! Пусть обходным путем, но верным!

Гонведная дивизия не пожелала известить русских при помощи репродуктора о возвращении капитана Дьенеи. Поэтому проводивший его до условного места фельдфебель привязал к длинной палке солдатское полотенце и, осторожно высунувшись из-за дерева, принялся махать им в сторону русских позиций. Затем он передал этот флаг Дьенеи.

— Счастливого пути, господин капитан! — нарочито громко выкрикнул фельдфебель. И тут же, совсем тихо добавил: — Возвращайтесь скорей!

Сжав древко с белым полотнищем, Дьенеи вышел из-за дуба. Делая первые шаги, он никак не мог отделаться от ощущения, что сейчас ему выстрелят в спину. Но опасения его не подтвердились, и он без всяких приключений добрался до ручья, пересекавшего луг. Вода в нем из-за дождей сильно поднялась и стала совсем желтой. Перейдя ручей вброд, капитан промок до пояса.

Когда он очутился на другом берегу, им снова овладел страх. Ему вдруг показалось, что он шагает по минному полю. Он старался ступать как можно осторожнее и, прежде чем сделать шаг, внимательно осматривал место, куда предстояло поставить ногу.

Вдруг Дьенеи вскинул голову.

Из леса, где, как ему было известно, находились русские, послышались звуки репродуктора. Гремел венгерский гимн:

Казалось, сама мелодия гимна защищает капитана от опасности подорваться на мине. Дьенеи ускорил шаг и решительной походкой направился к советскому переднему краю.

— Стой! — вдруг послышался голос по радио. — Жди, пока к тебе подойдут и покажут дорогу.

Дьенеи остановился.

Через мгновенье с опушки леса вышел стройный офицер. Он был без оружия и без флага.

Он спешил. С улыбкой протянул Дьенеи руку.

— Приветствую вас, господин капитан, от имени советского командования. Не узнаете, господин капитан? Старший лейтенант Олднер. Прошу идти только по моим следам. Дорога здесь не совсем безопасна.

Через пять минут Дьенеи уже обменивался рукопожатием с тем самым подполковником, который двое суток назад снаряжал его в путь.

По прибытии в Мукачево подполковник Чукаши-Хект подробно осведомил обо всем происшедшем начальника расквартированного в городе отряда гестапо майора фон Кюхне.

— Гм… Хорти… Значит, и он туда же?.. Гм… Ну что ж, ладно.

Распрощавшись с подполковником, фон Кюхне немедленно отослал шифрованную телеграмму в главную ставку Гитлера на имя генерал-майора Мюнихрейтера, а тот направил самолетом в Будапешт двух своих офицеров.

В Будапеште эмиссары Мюнихрейтера в течение полутора часов обсуждали обстановку совместно с немецким Посланником Везенмейером, после чего вылетели обратно в ставку Гитлера.

4. Огни

Дюла Пастор сидел, завернувшись в шинель, на пне и смотрел на мерцание затухавшего костра, уже сильно подернутого пеленой пепла. Пепел все заметнее покрывал костер, хороня под собой огонь. Какой-нибудь отдельный уголек бледно вспыхивал всего на какую-то долю секунды.

Окружающий лес безмолвствовал. С тех пор как чащу наводнили более сильные и кровожадные существа, и волк, и лиса, и кабан страшились ночи.

Дюла обошел поляну, проверил посты.

— Все в порядке, товарищ Пастор!

— Как только появится Ковач, скажите ему, чтоб зашел.

Ленивый, еле уловимый ветерок сдувал с затухающего костра тонкий слой золы, и огонь метался в предсмертных судорогах.

«Н-да! — молвил про себя Дюла. — Подожгли полмира собирались заграбастать все на свете, а нынче, гляди-ка, до чего хвост поджали! Ни дать ни взять побитые псы… Высшая раса! Завоеватели!..»

Пастор сплюнул в костер.

Партизанский отряд имени Ракоци, которым командовал Пастор, был сброшен на парашютах на южные склоны Карпат, в родные места Дюлы, как раз в то время, когда гитлеровцы устанавливали свою артиллерию в железобетонных и бронированных дотах по всему Карпатскому хребту. Ценой больших затрат и двухгодичного труда им удалось возвести так называемую укрепленную «линию Арпада»[43] и немецкие и венгерские фронтовые газеты спешно оповещали мир, что все усилия русских заранее обречены на провал — Карпаты взять невозможно.

А теперь те же немцы лихорадочно трудились над заминированием «линии Арпада» со всеми ее укреплениями, мостами и виадуками. Пока шла подготовка к взрыву укреплений, газеты надрывались криком:

«Все силы на защиту Карпат! Не пропустим русских через Карпаты!»

Дюла шевелит хворостинкой потухший костер. Внутри, под золой, он еще пышет жаром, и подброшенная в него сухая ветка мгновенно вспыхивает.

Раскладывать костер поблизости от противника — легкомыслие. Каждый солдат это правило знает и в собственных же интересах придерживается его. Даже курить разрешается, лишь прикрывшись плащ-палаткой. Две-три недели назад Пастор строго наказал бы партизана, осмелившегося разложить ночью костер. Да и днем с этим делом следовало обращаться крайне осторожно — дым тоже мог навлечь опасность.

Но сейчас?.. Времена изменились. Раньше немецкие ночные патрули неустанно выискивали отблески огня и вынюхивали дым костров, хорошо зная, что, где замечен костер, там надо искать и партизан. А теперь полевые жандармы приглядываются к огням и принюхиваются к дыму костров исключительно для того, чтобы обойти место, где партизаны разбили свой стан.

Нынче запретные огни своим трепещущим пламенем прорезали ночь от самого Ужгорода до Марамуреша, от Верецка до Мукачева. Костров было великое множество, не меньше, чем звезд на небе. Среди их огней, сквозь клубы дыма то тут, то там пробивалось зарево подожженных немцами деревень.

Разжигали костры и украинские крестьяне, изгнанные из своих домов немецкими жандармами. Жгли костры и лесорубы, побросавшие свои жилища и ушедшие в горы, с тем чтобы присоединиться к партизанам. Законы войны крестьянам и лесорубам были знакомы хуже, чем партизанам. Однако больше всех раскладывали костры солдаты 1-й гонведной армии, рассеянные на пространстве между Унгой и Марамурешем.