В июне 1942 года Енеи было присвоено звание генерал-майора, а через несколько недель он был назначен командующим артиллерией в армейском корпусе генерал-лейтенанта Шторма. За сутки до воронежского прорыва Енеи сказался больным, но отложил отъезд с передовой на пару дней ввиду большого количества багажных мест. Вот как получилось, что в ночь прорыва он находился не далее тридцати восьми километров от переднего края.

Андраш Енеи мгновенно оценил все значение воронежского прорыва и без проволочек пустился наутек, сопровождаемый начальником штаба корпуса подполковником Чонтошом. Генерал и подполковник держали путь в ставку немецкого генерала Краммера, который стоял в тылу венгерских войск. Но немцы усадили венгров в повозку и отправили обратно, к позициям венгерских частей.

Однако до своих войск беглецам добраться не удалось (если предположить, что эти войска вообще еще существовали). Наткнувшись по пути на отряд русских, Енеи и Чонтош поняли, что о сопротивлении и думать нечего. Удрать посчастливилось только генеральскому адъютанту, который следовал за повозкой верхом. Он-то и доложил Шторму, что генерал-майор Енеи и подполковник Чонтош попали в плен.

Енеи был человеком крепкого здоровья, отличался превосходным аппетитом и всегда пребывал в прекрасном расположении духа. Он любил похвастать, что может в один присест съесть жареного гуся, и весьма искренне сожалел, что в лагере военнопленных ему не представлялось случая продемонстрировать свои возможности по этой части.

После завтрака генерал-майор вышел во двор и несколько раз обошел его размеренным крупным шагом. Он прогуливался ровно тридцать минут. Эта ежедневно повторявшаяся после завтрака и ужина прогулка должна была заменить ему тренировку по плаванью и верховой езде, к которым генерал пристрастился еще до плена.

Закончив прогулку, Енеи подошел к генерал-лейтенанту Шторму, которого слегка презирал за аристократичность и не венгерское происхождение, но в то же время завидовал, что тот родом немец да еще лицо титулованное — граф.

— Садись, Андраш… Располагайся…

— Благодарю, дорогой граф. Как изволил почивать!

— Довольно сносно. А ты?

— Всю ночь снились нищие. Верный удел того, кто лег на пустое брюхо.

— Да ведь в дополнение к ужину ты умял целое блюдо жареной картошки? — изумился Шторм.

— Для голодного льва это все равно что проглотить муху.

С некоторыми отступлениями подобная беседа между двумя пленными генералами повторялась каждое утро.

Енеи опустился на подставленный ему Раганом стул.

— Будь любезен, взгляни, о чем еще сообщают эти русские.

Енеи со вздохом взял в руки «Известия», но через несколько минут швырнул газету на землю.

— Конечно, опять сводки о победах.

В свою очередь тяжело вздохнул и Шторм.

— Знаешь, Андраш, мне порой думается, что русские действительно побеждают. Разумеется, это временный, преходящий успех.

— Разреши изложить на этот счет мое собственное мнение. Тут имеются две возможности. Первая — что русские просто-напросто бесстыдно лгут и говорят о победах именно тогда, когда их бьют. Вторая, которую имел в виду ты, — что немцы из тактических соображений осуществляют планомерный отход, а русские истолковывают его превратно, принимая за собственные успехи. Для положения русских характерно, что вне зависимости от того, где в данную минуту проходит линия фронта, они свои силы уже полностью израсходовали, резервов у них больше нет. Самое тому красноречивое доказательство нам приходится сейчас испытывать на себе: не имея собственных резервов, русские вынашивают столь же фантастические, сколь смехотворные и возмутительные планы пополнения своей армии за счет венгерских военнопленных. Именно в этом смысле задумана организация так называемого венгерского легиона. Уже сама подобная идея — убедительнейшее свидетельство того, что русские выдыхаются.

Как ни странно, утешительные доводы Енеи сильно взволновали Шторма.

— Не понимаю, Андраш, почему и ты, и Чонтош только и делаете, что затеваете разговор об этом смехотворном «венгерском легионе»! Я, помните, не раз заявлял вам, что мы, мадьяры, останемся верны до конца нашему союзнику Германии, что судьба Венгрии неразрывно связана с судьбой Третьей империи. Как старший здесь по рангу, я уже давно с недвусмысленной ясностью указал на все эти обстоятельства. Не понимаю, к чему нужно вновь и вновь возвращаться к этому вопросу?

— Дорогой граф, для нас твое мнение равносильно приказу. Оно является законом для всех находящихся в плену венгерских генералов, строевых и штабных офицеров, равно как и для унтер-офицерского, капральского и рядового состава. Обязаны подчиняться ему и солдаты рабочих батальонов. Но разреши тебе напомнить, что ты не изволил читать выходящую в лагере на венгерском языке так называемую стенную газету. Она вывешена на стене солдатского барака… Чего рот разинул, Раган? Марш отсюда! Ступай на кухню, узнай, что готовят нам сегодня на обед.

— Слушаюсь, господин генерал-майор.

— Итак, — продолжал Енеи, оставшись наедине с генерал-лейтенантом, — в этой самой стенной газете наши унтер-офицеры и рядовые, более того, за последнее время даже молодые офицеры запаса черным по белому пишут, что очевидное и близкое, по их мнению, поражение Гитлера неизбежно и даже желательно. Они утверждают, что в случае, если Венгрия останется союзником, или, по их выражению, сателлитом, Германии, это поражение якобы катастрофически отразится на судьбе самой Венгрии. Иными словами, они подбивают людей на измену родине.

— Пустое. Безответственная болтовня!

— Как тебе будет угодно, господин генерал-лейтенант, но разреши все-таки продолжить. Военнопленные осуждают систему имущественных отношений в нашей стране, и в первую очередь несправедливый, по их мнению, характер землевладения. Они требуют упразднения помещичьей собственности, требуют раздела земли.

— Вздор! На то и существуют в Венгрии попы, суд, полиция, жандармы, чтобы каждого, кто лишь осмелится об этом помыслить… Есть там и каторга, а потребуется — найдутся и виселицы. Венгрией правит его высочество господин регент.

— Править-то он правит, это верно. Только осмелюсь обратить твое внимание на тот факт, что передовая свежего номера так называемой стенной газеты озаглавлена: «Хорти — к ответу!»

При этих словах лицо генерал-лейтенанта налилось кровью, казалось, его сейчас хватит апоплексический удар. Он несколько секунд ловил ртом воздух, прежде чем смог вымолвить нечто членораздельное.

— Ты… ты… ты видел это собственными глазами, Андраш? — произнес он наконец.

— Статьи не читал, но заголовок видел. Я каждое утро прогуливаюсь мимо солдатского барака.

— И… и… И ты не сорвал со стены эту пакость?

— Нет, дорогой граф. Не имел возможности. Вокруг упомянутой стенной газеты вечно толпится целый взвод гонведов. Читают.

— Приказываю немедля сорвать этот грязный листок. Понимаешь, приказываю! Немедля!

Енеи вскочил с места, вытянулся в струнку и застыл перед генерал-лейтенантом.

— Слушаюсь, господин генерал-лейтенант! Но… Прежде чем попытаться выполнить приказ, разреши обратить твое внимание на то, что гонведы непременно станут защищать свою газету.

— Прикажи гонведам уничтожить этот… мерзкий листок.

— Приказать-то я прикажу, господин генерал, но… что, если они вдруг откажутся повиноваться? И тем самым… генеральский авторитет… Но если ты все-таки считаешь необходимым рискнуть…

Раган уже несколько секунд стоял возле генералов и счел момент самым подходящим, чтобы доложить об обеде: он будет состоять сегодня из щей, тушеной баранины с гарниром из риса, яблока и двухсот граммов красного вина. Рагану нравилось, что русские отмеряют вино на граммы.

— Кажется, я придумал выход из положения, граф, Знаете ли вы, Раган, что такое стенная газета?

— Имею честь доложить, господин генерал-майор, знаю. Это оберточная бумага, на которой гонведы кропают статейки, а потом вывешивают ее на стене.