— Ты полагаешь, что этот старикашка способен по-настоящему воровать? — удивленно возразил Антал. — Да если он станет ежедневно поедать из наших пайков столько, сколько весит сам, это же будет сущая малость!

— Мала блоха, да больно кусается! — вставил Риток.

— Ну ладно, пошутили, и хватит! — вмешался Шебештьен.

Во время утренней раздачи завтрака усатый капитан представился венгерским военнопленным:

— С добрым утречком, ребята! Дай вам бог, дай вам бог! Меня зовут Янош Тулипан. Я родом из Ижака, что под Кечкеметом. Из той самой деревни, где гонят наивкуснейшую абрикосовую палинку, а девушки такие певуньи, лучше и не сыщещь. Вот уж двадцать девять лет, как я покинул родину. Но может кто из вас бывал в тех краях? Пусть тогда расскажет, как там нынче: так ли хороши ижакские девчата, как в ту пору, когда я там процветал?

Капитан говорил низким баском, с чуть заметным кечкеметским акцентом. Упомянув об абрикосовке, он сладко прижмурил глазки, а заговорив об ижакских красавицах, лихо расправил пышные усы.

Весь тот день, от завтрака до отбоя, Тулипан провел с военнопленными. Сперва он вызвал к себе в каморку, специально для него оборудованную рядом с канцелярией, начальника лагеря, Шебештьена, Ковача и Пастора.

Вся обстановка комнатушки состояла из некрашеного, сбитого из сосновых досок стола и пяти-шести низеньких табуреток. На свежепобеленной известкой стене висело три портрета: Ленина, Сталина и еще кого-то незнакомого.

В ответ на просьбу Тулипана рассказать ему о лагере Мартон Ковач сделал настоящий доклад.

Слушая его, Тулипан делал заметки в своей записной книжке.

— Ну, спасибо, товарищи. Пока закончим.

Затем он вызвал Берци Дудаша.

С бывшим батраком герцога Фештетича Тулипан беседовал наедине добрый час. Вначале Дудаш был немногословен, отвечал на задаваемые вопросы лишь короткими «да» и «нет». В конце же беседы он достал свое самое драгоценное, ревностно хранимое сокровище — фотокарточку жены и детей.

Тулипану приглянулись его сыновья:

— А старший-то на вас похож, товарищ Дудаш. Прямо вылитый…

— Его Берци зовут, как и меня. Парень что надо! В три года залезал на дерево. Младшего зовут Антал, в честь покойного деда. Глазастый, в мать.

Когда Дудаш спрятал семейную фотографию, Тулипан поинтересовался жизнью в имении Фештетича, и Берци рассказал ему, как «милостивый» герцог приказывал забивать людей до полусмерти.

— Гм… Этак он со своей палкой и до твоего Берци доберется, — заметил Тулипан.

Дудаш оторопело вскинул на него полные тревоги глаза.

После долгой беседы Тулипан протянул Дудашу руку, но тот медлил уходить. Несколько секунд молча стоял он перед советским офицером, как бы внутренне борясь с одолевавшими его сомнениями, и наконец произнес:

— Товарищ капитан… Не каждому человеку доверяйтесь, даже если он венгр. Покарал нас господь, что и говорить! Дал он пролезть к нам людям с фальшивым сердцем и змеиным языком. Даже сюда, в лагерь, кукушкиных яиц подкинул…

— Кого вы имеете в виду, товарищ Дудаш?

Дудаш не ответил. Тулипан не стал настаивать.

После ухода Дудаша усатый капитан вызвал к себе военнопленных Эмиля Антала и Ритока.

С похожей на сказку биографией Яноша Тулипана военнопленные познакомились не сразу. И вовсе не потому, что усатый капитан был скуп на слова. Напротив, он был необычайно словоохотлив. Но, начав что-нибудь рассказывать, имел обыкновение то и дело перескакивать с одного события на другое.

Как-то, разговорившись, Тулипан сначала поведал военнопленным о том, в каких славных делах в Крыму и Сибири выпало ему счастье участвовать в годы гражданской войны, и только после этого рассказал, как чуть было не замерз зимними фронтовыми ночами в четырнадцатом году на Карпатах, когда он, Тулипан, был еще венгерским гусаром.

Казалось, необыкновенные повествования Тулипана немыслимо принимать всерьез, иначе пришлось бы поверить, что советский офицер родом из далекой венгерской деревни Ижака столько совершил на своем веку и столько перевидал разных краев и людей, сколько, пожалуй, не видели и не сделали за всю свою жизнь все его односельчане от мала до велика.

Вот почему военнопленным даже в голову не приходило, будто все это множество интереснейших, весьма похожих на сказку, но вполне жизненных приключений действительно пережито капитаном самолично. Напротив, гонведы были совершенно уверены, что, обильно потчуя земляков своими занимательными историями, Тулипан либо попросту их выдумал, либо когда-то где-то услышал или вычитал нечто подобное, причем все наиболее удивительное и увлекательное отнес на собственный счет.

— Врет как сивый мерин — таков был первоначальный общий приговор.

Но такое мнение продержалось недолго. Через трое-четверо суток после первого появления капитана в лагере, будучи вместе с ними в лесу — Тулипан теперь неизменно сопровождал военнопленных на работы, — усач поведал им историю битвы за Перекоп, которую вела осенью 1920 года Красная Армия против белогвардейских банд генерала Врангеля.

Приступая к рассказу, капитан Тулипан всегда точно указывал время и место событий, а также все прочие обстоятельства, в которых они разыгрывались.

Выйдя из лагеря, пленные достигли места вырубки. Обычно, прежде чем взяться за работу, они устраивали здесь перекур. Присев на обомшелый древесный ствол, давно уже с корнем вывороченный из земли ударом молнии, усатый капитан со вздохом произнес:

— А красив был, надо полагать, этот дуб!

Над лесной поляной тучей вились надоедливые комары. Даже густой дым самокруток не мог обуздать в них жажду человечьей крови. Тулипан сидел, ослабив ремень на гимнастерке, а неподалеку от него гонялись друг за дружкой две поздние бабочки-лимонницы. Трепещущие крылышки их были бледно-желтого цвета.

«Совсем как у наших венгерских лимонниц», — с невольным вздохом думали гонведы.

— Послушайте, ребята, — громко сказал Тулипан. — Хватит глазеть на бабочек! Не вешайте носа! Вы не первые венгры, оторвавшиеся от маминой юбки. Что стало бы с нами, с Венгрией, если бы каждый мадьяр, которого ветер поднял на свои крылья, только и занимался одними вздохами? Бросьте этих лимонниц, послушайте лучше меня.

Итак, значит, к осени тысяча девятьсот двадцатого года мы уже прогнали с советской земли вражеские полчища. А врагов было немало, можете мне поверить: американцы, германцы, англичане, французы, японцы, поляки, финны, румыны… Да что там перечислять? В общем, хватало… Но к осени двадцатого удалось изгнать всех. Только Крым еще оставался в руках белых. Крым, как известно, полуостров на Черном море, довольно большой, вообще-то говоря, но вот вход в него, именуемый Перекопским перешейком, весьма узок, всего несколько сот метров.

В Крыму в то время хозяйничал генерал Врангель. Вы спросите, кто такой этот барон Врангель? Как говорили красноармейцы, «помесь жабы с гадюкой». Впрочем, сам я не большой поклонник подобных определений. А вот что этот самый Врангель был настоящий лютый зверь, наемный агент англичан — это я знаю твердо. Он огнем и мечом истреблял простой трудовой люд.

Хозяева Врангеля, англичане, здорово укрепили Перекопский перешеек: на узкой полоске земли отрыли семь рядов траншей с бетонными редутами, а на редутах установили тысячи пушек и пулеметов. Даже птица не смела перелететь через такие позиции, разве только самой темной ночью, да и то как можно выше над землей. А простому смертному перебраться через них нечего было и думать.

Разгромить Врангеля было поручено Фрунзе. Надо вам заметить, ребята, что вода в море находится в непрерывном движении. Как бы это лучше пояснить? Ну, в общем, все зависит от направления ветра. Ветры с запада или северо-запада отгоняют воду из Сивашского залива, и тогда его можно перейти вброд. Смекаете? На этом и был основан наш план штурма.

Однажды в темную осеннюю ночь, когда луна крепко спала и кромешная тьма там, на юге, где расположен Крым, стала чернее сажи, один из пехотных полков в полной тишине спустился с берега на узкую полоску обнажившегося после отлива морского дна и, стараясь не производить ни малейшего шума, гуськом двинулся на юг.