Капитан опять помолчал.

— Говорят, немцы прорыв готовят. Все возможно… За эту войну у них много сумасбродных планов родилось. А я так скажу: «прорвемся» мы разве что из огня да в полымя! Возможно, кое-кому и удастся. А я, на моих-то старых, отечных ногах!.. С пистолетом? Даже если мне выдадут еще пять патронов к нему… Вот уж, право!.. Смотрите-ка! Да здесь какой-то дамский халат, еще духи не выветрились… Ну, пойдет и он в изголовье. Вы не заснули, сударь?

— Нет! — отозвался Сечи, у которого еще жужжали в ушах монотонные слова капитана, хотя смысла их он уже почти не улавливал.

— Я хотел попросить вас кое о чем. Если только не рассердитесь…

— Пожалуйста.

— Выдали нам жетоны… да вы знаете, на какой случай… Там фамилия, чин, номер части и адрес обозначены. Не хотел бы я, чтобы он в руки могильщику какому-нибудь угодил… Кто знает, что будет за человек… — Капитан нашарил в темноте руку Лайоша и вложил в нее небольшую жестянку. — Не откажетесь? — спросил он тихо. — Вы, сударь, хороший человек. Ведь взялись же выполнить просьбу бедной вдовы в такое адское время!.. Может, и мою выполните. Передадите, когда… словом, после… Вы понимаете меня?.. Жена моя, бедняжка, совсем еще молодая женщина, — запинаясь на каждом слове, продолжал капитан. — На восемнадцать лет моложе меня. К чему же ей ждать меня понапрасну? — Полицейский умолк, протяжно вздохнул. — Я все болтаю и болтаю — спать вам не даю… А вы наверняка устали. Да и я устал… Я очень устал. Ну, спокойной вам ночи!

В темной, закрытой от всего мира комнатушке Лайош крепко проспал до позднего утра. А когда проснулся, капитан уже исчез.

Улица встретила его холодным, но ясным утром. Изредка на мостовую плюхались мины. Туман уже почти рассеялся. Лайош перебрался через улицу и, инстинктивно прижимаясь к стенам домов, стал пробираться в сторону Хорватского сада. Издали посмотрел на дом, где он провел ночь. Верх его основательно пострадал от бомбы: уцелел четвертый этаж, зато не было ни третьего, ни второго Паркетный пол второго этажа, будто блин с края тарелки, свесился до самой мостовой на битумной лепешке подклейки. В другом месте над улицей, зацепившись за что-то одной ножкой, висел рояль — удивительно легко, словно невесомо. С земли было видно, что крышка у него открыта, а внутри все забито штукатуркой. И вся комната была теперь как на ладони с ее изящными обоями, картинами, подвешенными к позолоченной рейке пейзажами, натюрмортами, портретом старика и дипломом в большой раме…

А в самом углу комнаты, на пояске с дамского халата, привязанном к притолоке двустворчатой двери, висел его ночной знакомый, капитан полиции.

В полном благоговении перед собственной кончиной, он снял с себя свою черную, похожую на горшок, офицерскую шляпу и положил внизу, на порог комнаты. У капитана были иссиня-черные волосы. Вероятно, красился, чудак, ради своей молодой жены. Теперь он казался частью этого обрушившегося дома, чьего-то разбитого, уничтоженного жилого очага… Охваченный неприятным чувством, Лайош отвернулся и пошел прочь. Да и кстати: минометный огонь крепчал.

Только под вечер Янош Шиманди сообразил, что попал в западню.

Несколько дней назад он узнал: русские прорвались в районе Юллёйского проспекта, улицы Радаи и вдоль набережной, и фронт теперь проходит через площадь Кальвина и где-то по прилегающим к таможне улицам. Шиманди срочно отправил связного в Буду. Нарочный возвратился на другой день с приказом: оставаться на своих местах, никакой паники, обо всем их уведомят своевременно.

К этому времени нилашисты Шиманди уже «ликвидировали» всех своих арестованных и занялись добычей продовольствия в центральных магазинах города. Запаслись на несколько дней и теперь просто сидели и ждали приказа. Слушали Deutschlandsender[40], играли в карты, пьянствовали.

И вот однажды вечером приказ пришел. Его принес незнакомый капитан со свастикой на рукаве, в сопровождении двух других офицеров забредший в убежище на улице Молнар. Капитан осмотрелся в прокуренном подвале и голосом, полным изумления, воскликнул:

— Братья, что же это такое? На площади Кальвина бой кипит, а вы здесь рассиживаетесь?! Кто командир? Сколько вас?

Шиманди, смутившись, вскочил на ноги, козырнул капитану и от имени двадцати трех своих молодчиков доложил:

— Мы — подразделение охраны порядка.

— Порядка! — взревел офицер. — Что за чушь вы порете, брат? Где вы его охраняете? В десятке метров от передовой? Вы болван, брат!

Шиманди покраснел, как рак, но не посмел огрызнуться.

— Немедленно отправляйтесь на передовую! За мной, марш! Ну, над чем вы раздумываете? Взять боеприпасы, провизию! Вполне возможно, что смены не будет и двое суток…

Дом на углу Кечкеметской был весь в дыму и огне. Он озарял улицу зловещим ржавым светом. Вокруг шла неистовая пальба. Нилашисты Шиманди поднялись на второй этаж одного из соседних жилых домов. Капитан крикнул в темноту пароль, и они один за другим вошли в квартиру без дверей, спотыкаясь о скатанный к порогу ковер.

— Шомоши! — позвал капитан. — Где ты?

— Здесь, — отозвался усталый, сонный голос, и навстречу им из мрака шагнула какая-то тень.

— Ну, привел и вам смену… Кому я говорил, что у нас есть еще свежие силы? А ты собирай своих людей и отправляйся в распоряжение штаба батальона. Сколько человек у тебя осталось?

— Девять.

Капитан даже присвистнул от удивления.

— Ну, ну… Давай, двигай…

Двадцать три нилашиста Шиманди остались в указанном им месте. В темноте они ничего не видели и лишь мало-помалу привыкали к своей «позиции». В перевернутой вверх дном комнате солдаты придвинули всю мебель к окнам и стреляли из гардеробов с продырявленными стенками, из-за опрокинутых диванов. Автоматные гильзы густо усеяли пол комнаты. Сам Шиманди войны не нюхал, но среди его солдат нашелся один фронтовик, Башти, побывавший в свое время со Второй венгерской армией на Украине.

— Втяните голову в плечи, прячьтесь под окнами. Время от времени — одну-две очереди в окно, и порядок, — пояснял он.

— Как? Прямо вслепую?

— Вслепую, вслепую! Это вам не стрельба в тире, болваны! И не прогулка с евреями по набережной. Здесь мишень такая, что она тоже стрелять обучена… Война! Ну, а хочешь, чтобы тебе голову продырявили — тогда высунь ее подальше и целься. Нет, браток, тут не целиться нужно, а стрелять. Вон туда, на площадь Кальвина. Там противник.

Вечно простуженный Кумич, словно верная овчарка, сопел в темноте над ухом Шиманди. Совет побывавшего на фронте Башти пришелся всем по нраву: нилашисты попрятались за придвинутый к окну диван и поднимались только для того, чтобы время от времени выпустить очередь по площади Кальвина. Затем садились на пол, заряжали. На рассвете у русских заговорил миномет. Вскоре одна мина влетела в третью от нилашистов комнату. Раздался испуганный вопль, взвилось облако дыма и пыли…

— Пристрелялись по нас! — сказал Башти. — Давайте в другую квартиру перебираться. Быстро вниз, на первый этаж.

Это была когда-то очень красивая квартира. Пять комнат, и все — окнами на улицу. А сейчас — люстры на полу, повсюду битое стекло, штукатурка…

— Пошли! Укрытие надо устраивать! — командовал Башти.

Шиманди осмотрелся. Из двадцати трех его молодцов осталось только двенадцать.

— Проклятые крысы! — выругался он. — Не может быть, чтобы от одной-единственной мины… Сбежали, сволочи!

Они вновь завязали перестрелку с русскими, но действовать старались осторожно. Больно уж ярились русские минометы. Впрочем, огонь становился заметно слабее: и с противоположной стороны улицы, и из окон дома. Пошли в атаку штурмовики. Крохотные, но пронзительно воющие бомбы беспощадно посыпались сверху, застучали по мостовой. А вперемежку с ними густым, наводящим ужас, градом забарабанили по камням улицы автоматические пушки штурмовиков. Дом заскрипел, захрустел под их ударами.