Гордая смерть…

Два хищника остались друг против друга.

Добыча ушла. Глаза рыси горели ненавистью. Медведь вдруг почувствовал в себе силу и прежнюю мощь. Он не видел больше оленя, зато он видел яростную рысь, виновницу его неудачной охоты. Жажда мщения охватила его. Он ринулся на рысь и раздавил бы её, но, взвившись над местом схватки, она по-кошачьи упала сверху на медведя, и два десятка кинжальных когтей её вонзились в податливую шкуру противника.

Медведь взвыл от боли и ненависти. Стряхнув врага, он с размаху ударил рысь по спине.

Мяуканье, визг и рык раздавались в притихшем лесу. Сбившись в клубок, звери катались между скал. Кровь обрызгала редкие пучки вейника и щучки. Тяжёлый и сильный медведь прижал наконец рысь к камням и бешено рвал её стальное тело. Она истекала кровью. Весь израненный, медведь хрипел, но не слез с хищницы, пока судорога не потрясла её тело.

Все утихло в лесу. Зашло солнце. Быстро темнело.

Медведь лежал на животе и зализывал раны. Одно ухо у него было оторвано, он хрипло дышал и раскачивал головой, сбрасывая с шерсти капли крови. Иногда он вставал и с глухим рычанием обходил, обнюхивал неподвижное тело противника.

Всю ночь он не уходил с поля боя. Дремал, просыпался в жару и лапой ощупывал холодную рысь.

Под утро больной зверь шатающейся походкой обошёл скалы, почуял слабый запах оленя и кое-как забрался на верх скалы. Свесив одноухую голову, долго изучал пропасть, ещё наполненную ночной темнотой.

Оленя он нашёл только к полудню. Его привёл сюда запах шакалов, сбежавшихся к месту происшествия. Они мгновенно исчезли. По-хозяйски обнюхав тушу, медведь лёг и, предвкушая сытую жизнь на много дней, долго дремал перед тем, как вознаградить себя за тяжкие дни охоты.

Около убитой рыси, затоптанное в глину, осталось его левое ухо, разорванное в клочья.

Левое ухо со старой меткой: треугольный вырез, который был сделан много лет назад.

Лобик, воспитанный людьми и привыкший к людям, позже немало пострадал от этого воспитания и привычек.

Если бы Александр Молчанов располагал свободным временем, он, несомненно, уделил бы одинокому медведю не один час и день, и тем самым гораздо легче нашёл бы путь для сближения с постепенно дичавшим Лобиком. Но частые поездки в университет, работа над лекциями и книгами, многочисленные служебные обязанности в заповеднике не давали ему разыскать Лобика на огромной территории лесных гор, тем более что взрослевший медведь, не в пример оленю, то и дело уходил с обжитого им места в новые, часто пересекал границу заповедника, чтобы спуститься поближе к селениям, где, на худой конец, можно было разжиться в огородах то сладкой кукурузой, то картофелем или забежавшим в лес поросёнком. Его тянуло к людям, ведь он боялся их меньше, чем другие медведи.

Опыт обкрадывания человека, приобретённый ещё во времена браконьера Козинского, иной раз выручал Лобика в голодные дни весны и лета, он не брезговал этим способом пропитания и однажды, вспомнив прошлое, запросто явился в столовую лесорубов чуть-чуть не к самому обеду. Кухарка с удивительным для её полноты проворством залезла на осину; никого больше здесь не было, и Лобик по-хозяйски распорядился добром: сунув нос в кастрюлю с борщом, он обжёгся, осерчал и, разумеется, перевернул посуду, а заодно и картошку на противне, быстро съел нарезанный хлеб, повалил стол с мисками и убежал, оставив лесорубов без дневного рациона. За ним гнались, даже стреляли. Когда же вскоре обнаружил недалеко от лесосеки тушку обжаренного гуся в соседстве со свежесложенными ветками, то эта странная доброта человеческая насторожила его. К гусю он и близко не подошёл. Но запах жареного не позволил ему и уйти. Лобик стал швырять в приманку камни, ветки и швырял до тех пор, пока наконец не услышал страшный щёлк стальных челюстей капкана и не догадался, что теперь он может полакомиться гусем.

Потом, желая отомстить обезвреженному капкану, он вытащил его вместе с цепью и брёвнам, зачаленным за цепь, долго волочил за собой, пока не оказался на скалистом берегу реки и не без удовольствия спровадил дьявольское ухищрение охотников в воду.

Такую шутку с капканами, нацеленными на него доброхотными звероловами, для которых законы не писаны, Лобик проделал за эти годы множество раз и настолько мастерски, что приводил в изумление самых опытных охотников.

И все равно его тянуло к людям. Не только из корысти, но из любопытства тоже.

Он часами мог лежать где-нибудь за огородами лесного посёлка и глядеть из-под куста можжевельника на женщин, идущих доить коров, на детей, играющих во дворе, слушал голоса, смех, ощущал запах хлеба, вареного мяса, и эти картины, звуки, запахи вызывали в его потускневшей памяти отрывочные воспоминания из детства. Эти воспоминания размягчали его, он безмятежно засыпал, а проснувшись, чувствовал только голод, подымался и уже думал лишь о том, как добыть пищу. Мог забраться в огород и поломать кукурузу; мог вытащить из сарая поросёнка или выпить молоко из корытца, приготовленное не для него.

К третьему году жизни Лобик стал выглядеть более чем внушительно. Поднявшись на задние лапы, он передними царапал кору на высоте ста восьмидесяти сантиметров. Шерсть его сделалась тёмной. В этом цвете он был страшней. Каждую весну шерсть отрастала густая, длинная, в своей шубе Лобик не боялся ни снега, ни мороза. А в жару с удовольствием залезал в холодную воду горных озёр и долго плескался, по женски подпрыгивая и окунаясь. Плечи его раздались, он чуть-чуть косолапил, и когда шёл, то сильно вихлял задом. Широколобая чёрная голова с маленькими заросшими ушами и длинным носом прочно сидела на мохнатой мощной шее, а жёлтые глаза с карими зрачками порой смотрели так умно, что, казалось, медведь вот-вот заговорит. Красавец весом центнера на три с половиной.

Любопытству Лобика не было предела. Все интересовало его и часто без особой нужды. Вдруг захочется сорвать с клёна омелу — кучу веток паразита, похожую на вороньё гнездо. Залезет, ломает ветки на дереве, срывает зеленую омелу, бросает вниз, а спустившись, разрывает до последней веточки.

Или заберётся на скалистый пик и непременно съедет вниз по крутому снежнику. А то возьмётся гоняться на мелководье за форелью.

Форель молниеносна, прытка. Лобик только увидит её в воде, бросится лапами вперёд, а она уже в десяти метрах от него. Со смешной осторожностью поднимает он из воды лапы, надеясь, что рыба под ними, и, осерчав, разбрасывает голыши на дне прозрачной реки, выкидывает из речки большие камни, словно они виноваты в его неудаче.

Теперь этот вегетарианец ест все, что попадётся. Он уже знает вкус мяса, а запах крови приводит его в неистовство. Попадались ему на зубы косули, олени, барсуки. Шакалов он ненавидел и мог убить просто так. Ловил тетёрок, разорял их гнёзда, любил выслеживать рои диких пчёл и далеко не диких, если лесные пасеки небрежно охранялись.

Запах ружья он чувствовал далеко и тогда делался дьявольски осторожным.

Для этого у Лобика были основания.

За три года до описываемых событий кривые дороги увели любознательного Лобика довольно далеко за пределы заповедника, и он оказался как раз на тропе, по которой с высокогорных пастбищ спускались потучневшие за лето стада бычков, телок и овец. Медведь не мог упустить столь желанную поживу и сделал в этом месте длительную остановку.

Облюбовав густой кустарник в скальном районе, он сел в засаду, и первая же овца, чуть отбившаяся в сторону, оказалась его добычей. Потом ещё баран, за ним глупый бычок, снова баран. Промысел продолжался несколько дней, не остался незамеченным, опасное место пастухи засекли — поставили доску со словами: «Осторожно, медведь!» И гуртовщики, прочитав предупреждение, палили из ружей в воздух.

Прошли в степь стада, горные пастбища опустели Лобик поскитался в этих краях, ничего не нашёл и спустился к посёлку лесорубов. Здесь тоже было своё стадо, и он, выследив двух овец, убил их. В посёлке живо догадались, что появился опасный сосед, и вскоре Лобик увидел в лесу приманки с капканами. Тут он оказался на высоте. Сноровисто обезоруживал стальные машинки, а приманку съедал.