Этническая специализация — норма нынешней жизни; в газетных киосках сидят индийцы, медсестрами служат филиппинки, такси водят арабы и гаитяне (я однажды ехал с лакированным, как телефон, водителем по имени Жан Лафонтен). Основная объединяющая идея конца века — национальная — и разрушила нарядную утопическую концепцию «плавильного котла». Американский melting pot покипел-покипел, но сплава не вышло — так, недоваренный супчик, в котором каждый ингредиент легко различим. Самый ход жизни привел к той идее, которую теоретическая мысль подхватила, дав точное уродливое имя — мультикультурализм.

(Вайль П. Без Довлатова // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 457)

Александр Генис:

То, что в Нью-Йорке возникла такая газета как «Новый американец», кажется мне вполне закономерным, потому что к тому времени в Америке русскоязычная пресса ограничивалась только одной газетой под названием «Новое русское слово», которая была явно неадекватна требованиям эмигрантов третьей волны. Эта газета представлялась нам по-своему комической, поскольку делали ее эмигранты первой волны. Тогда они казались мне чрезвычайно забавными. Но я их очень уважаю, в особенности теперь: я познакомился с новыми людьми, которые пришли на смену им. Должен сказать, что старые были лучше. Но проблема заключалась в том, что старые эмигранты совершенно не знали нашей жизни и даже того языка, на котором мы говорили. Например, во времена Российской Империи не было выражения «ядерные бомбардировщики», поэтому в «Новом русском слове» их называли «нуклеарные бомбовозы».

Александр Генис:

С этим было трудно мириться, так что появление газеты, которая могла бы говорить на нашем языке, было вполне естественно. Мы говорили на языке дружеского, фамильярного общения. Этот язык до сих пор, кстати, не освоен русской прессой. В советское время газетный язык был сугубо официозен. Самое занятное, что эмигрантская пресса, которая отрицала всякий официоз, изъяснялась точно так же, только с антисоветскими обертонами. Сегодня газеты стали говорить на совсем уж сниженном, даже вульгарном наречии. Средний штиль, о котором мечтал Ломоносов, до сих пор не освоен русской прессой. Мы как раз и пытались его внедрить. Интересно, что Довлатова в газете интересовала исключительно ее форма, а вовсе не содержание. В этом он был совершенно прав, потому что тогда важно было не что мы говорим, а как мы говорим. На всех планерках Сережа без конца повторял, что будет судить о стиле, но не о содержании статей. Именно он целенаправленно создавал этот чистый, ясный язык, в котором был юмор, было обаяние дружеской беседы, но не было никакой вульгарности, никакого стёба, который завладел постсоветской прессой. Конечно, именно благодаря этому языку мы пользовались огромной популярностью среди читателей. Они впервые убедились, что газета может говорить по-русски нормально.

Нина Аловерт:

Это была газета «третьей волны», газета, выражающая ее чаяния о новой свободной жизни, но и не останавливающаяся перед соблазном эпатажа взглядов бывших советских граждан. Этим, по-моему, она нравилась им еще больше. На свободе не страшно взглянуть на свой быт, на свое существование как бы со стороны.

Все мы помнили, что такое «колонка редактора». Довлатов начал писать в подобной «колонке» вещи, немыслимые для читателей, привыкших к «значительности» безликих, клишированных сообщений первых полос советских газет. Главное в его манере — это была интонация, основанная на не подлежащем сомнению доверии к читателю, интонация человека, с которым не стыдно поговорить о любом занимающем сегодня твое воображение предмете. В том числе о полнейших пустяках, о мелочах эмигрантского быта. Только Довлатов мог открыть очередной номер, скажем, рассуждением о нью-йоркских тараканах. В результате и те, кто восхищался его «колонками» (таких все-таки было большинство), и те, кто возмущался ими, одинаково спешили утром в киоск в день появления нового выпуска (газета была еженедельником).

(Аловерт Н. Нью-Йорк. Надписи и фотографии // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 498–499)