Валерий Воскобойников:
Когда Сахарнов начал писать, он был морским офицером, служил на военном корабле. Вообще говоря, довольно трудно представить морского офицера, который, сдав вахту, вместо того чтобы пить водку и обсуждать женщин, запирается в каюте и пишет сказки для детей. А Святослав Владимирович поступал именно так.
Святослав Сахарнов:
В своей книге «Ремесло» он подробно описал сотрудников журнала. Чтобы правильно оценить это, надо вспомнить его же фразу: «По отношению к друзьям владели мною любовь, сарказм и жалость». Так вот, когда он писал про журнал, то «любовь», естественно, откинул. А сарказм и ирония — на них автор всегда имеет право.
Так вот о персоналиях. Единственный человек, который описан им объективно и подробно, но зло — это Воскобойников. Далее — Верховский. Тут блестяще выведена одна лишь сторона его характера — тот был тугодум.
Отделом спорта заведовал Верховский, добродушный, бессловесный человек. Он неизменно пребывал в глубоком самозабвении. По темпераменту был равен мертвому кавказцу. Любая житейская мелочь побуждала Верховского к тяжким безрезультатным раздумьям.
Однажды я мимоходом спросил его:
— Штопор есть?
Верховский задумался. Несколько раз пересек мой кабинет. Потом сказал:
— Сейчас я иду обедать. Буду после трех. И мы вернемся к этому разговору. Тема интересная…
Прошел час. Мукузани было выпито. Художник Зуев без усилий выдавил пробку корявым мизинцем. Наконец появился Верховский. Уныло взглянул на меня и сказал:
— Штопора у меня, к сожалению, нет. Есть пилочка для ногтей…
Святослав Сахарнов:
А ведь Верховский был человек, у которого трагически сложились и личная жизнь (два неудачных брака), и литературная судьба (был подающим надежды поэтом). Мало того, искренне посвятил всю жизнь делам пионерской организации, верил в нее. У Сергея же эта драматическая жизнь высвечена только через дурацкую историю со штопором. Смешно, талантливо! Увы! Большая литература всегда беспощадна.
Об ответственном секретаре Кокориной Сергей написал тоже излишне резко.
Наибольшую антипатию вызывала у меня Копорина, ответственный секретарь журнала. Она тоже по злосчастному совпадению начинала корректором. Поиски ошибок стали для нее единственным импульсом. Не из атомов состояло все кругом! Все кругом состояло из непростительных ошибок. Ошибок — мелких, крупных, пунктуационных, стилистических, гражданских, нравственных, военных, административных… В мире ошибок Копорина чувствовала себя телевизионной башней, уцелевшей после землетрясения.
Любое проявление жизни травмировало Копорину, она ненавидела юмор, пирожные, свадьбы, Европу, косметику, шашки, такси, разговоры, мультипликационные фильмы… Ее раздражали меченосцы в аквариуме… Помню, она возмущенно крикнула мне:
— Вы улыбались на редакционном совещании!..
На почетном месте в ее шкафу хранилась биография Сталина. В редакции с Копориной без повода не заговаривали даже мерзавцы. Просить у нее одолжения считалось абсурдом. Все равно что одолжить у скорпиона жало…
Святослав Сахарнов:
А была она несчастной женщиной со всеми достоинствами и недостатками старой девы. Никто в редакции, конечно, ее не презирал. Не очень любили — была чрезмерно требовательна, мелочна. Но ответственный секретарь таким и должен быть. Конечно, никакой биографии Сталина в шкафу у нее не было. Художественная деталь. Как все ярко придуманное, работает сильно.
О моем заме Юркане написано прекрасно, ярко, сочно, через поступок — телефонные звонки — ярчайший портрет случайного человека.
Заместителем редактора «Костра» был старый пионервожатый Юран. За восемь месяцев я так и не понял, что составляет круг его обязанностей. Неизменно выпивший, он часами бродил по коридору. Порой его начинала мучить совесть. Юран заходил в одну из комнат, где толпилось побольше народу. Брал трубку:
— Алло! Это метеостанция? Фролова, пожалуйста! Обедает? Простите… Алло! Секция юных натуралистов? Валерия Модестовна у себя? Ах, в отпуске? Извините… Алло! Комбинат бытового обслуживания? Можно попросить Климовицкого? Болен? Жаль… Передайте ему, что звонил Юран. Важное дело… Алло!..
Секретарша однажды шепнула мне:
— Обрати внимание. Юран набирает пять цифр. Не шесть, а пять. И говорит разную чепуху в пустую трубку.
Владимир Уфлянд:
Действительно, после шести вечера мы обычно начинали выпивать. Почти каждый день оказывалось, что нужно отметить какую-нибудь дату. Недалеко от нас стоял дом с башней Вячеслава Иванова. В подвале этого дома был знаменитый магазин, в котором можно было купить выпивку и закуску. Правда, Сережа обычно уходил до того, как эта пьянка начиналась. Ему больше нравилось другое редакционное развлечение. В «Костре» работал Феликс Нафтульев, у которого был узкопленочный проектор. Он показывал нам разные зарубежные фильмы (до сих пор не могу понять, где он их брал): «На последнем дыхании» Годара, «Четыреста ударов» Трюффо. Эти картины Сережа смотрел с большим интересом.
Валерий Воскобойников:
Единственная сложность заключалась в том, что Сергей раз в месяц дней на пять запивал. В первый раз это случилось довольно скоро после его появления в журнале. Сережа внезапно исчез. Сначала Сахарнов ничего не заметил, а на второй день спросил: «А где Довлатов?» Я говорю: «Отлучился. В пирожковой, наверное». На следующий день та же история: «Сергей где?» — «У него срочное дело, задерживается». Наконец, на четвертый день Сахарнов потребовал: «Валерий, немедленно приведите Довлатова ко мне». Все-таки Святослав Владимирович закончил службу капитаном первого ранга и был человеком военно-морской выучки. Я бегу звонить Сережиной маме: «Нора Сергеевна, пробудите и отмойте Сережу, чтобы он обязательно пришел на работу в понедельник». И вот когда Сережа появился, наконец, в редакции, Сахарнов его строго спросил: «Сергей, где вы были всю неделю?» Довлатов ответил: «Если честно, я пьянствовал». Сахарнову так понравилось, что Сережа не соврал, а признался честно, что он ничего ему не сделал, а только сказал: «Сергей, пишите заявление об уходе. Оно всегда будет лежать у меня вот в этом ящике». И Довлатов написал такое заявление, но Сахарнов его ни разу из своего стола не доставал, даже несмотря на то, что Сережины запои более или менее регулярно повторялись.
Святослав Сахарнов:
Сотрудником Довлатов был добросовестным, аккуратным. Никакого криминала за ним не водилось. Не пил. В «Костре» вообще было тихо. Уже теперь, спустя много лет, мои бывшие сотрудники признаются: «Настоящая жизнь в „Костре“ начиналась после шести часов. Вы уходили, завхоз бегала за сухим вином, и начинались разговоры „за жизнь“, „за литературу“, дотемна». Имел Сергей отношение к этим вечерним бдениям, не знаю. Вряд ли.
Владимир Уфлянд:
Сережа оказался изумительным редактором и золотым работником. Приходишь в редакцию в девять часов утра, никого еще нет, сидит один Сережа. Он всегда приходил раньше всех. Помню, он очень много времени тратил на детские письма, которые поступали в «Костер». Этих писем было огромное количество, и среди них встречались очень талантливые. Мне тоже доставляло большое удовольствие отвечать на детские письма, но Сережа погружался в это дело с головой. Он самым внимательным образом все читал и потом ровным разборчивым почерком писал ответы.