— Мы где-то встречались? — спросила она.

— Вы Оля Линникова, — сказал я.

Лица, повернутые ко мне, напряглись. Я перевел взгляд с нее на него.

— А вы — Алик Линников.

— Кто вы? — спросила Оля.

Я не спешил с объяснениями. В конце концов давать их стало поздно — я уже подошел к своей машине. Поезд пропал. Я опять был в Москве.

Видения одолевали меня до конца дня. Вечером я почувствовал себя совершенно изнуренным и лег рано спать. Десять часов глубокого сна вернули мой мозг в прежнее состояние. Ничего подобного я больше никогда не испытывал.

9

Следующим утром, во время завтрака, я подумал: а что, если сделать так? Я вроде бы получил письмо от старого знакомого моих родителей, пусть он будет Петер Касперс. Узнав, что я сейчас в Москве, он просит меня найти адрес дочери своего русского друга, Степана Линникова, с которым он вместе сидел в сибирских лагерях. Положим, Касперс был активным членом Третьего Интернационала, жил в 30-х годах в Москве и перед войной вместе с другими коммунистами-эмигрантами стал жертвой сталинского террора. Линников погиб в лагере, а Касперс выжил. Теперь он ищет дочь Степана, чтобы передать ей какую-то памятную вещь, полученную им в лагере от друга. Старый, больной человек, он хочет, чтобы реликвия перешла семье погибшего. Касперс знает, что дочь Линникова зовут Ольгой и что она училась в конце 40-х годов на филфаке Московского университета. Вот и причина, чтобы спросить об этой студентке на факультете. Конечно же, я подумал в первую очередь о Глебове и поехал, не откладывая, в университет.

— А я собирался вам опять звонить! — сообщил мне Лева, ответив на мое приветствие. После разговора об энергее мы еще ни разу не общались. — У меня набралась новая порция соображений, касающихся «Откровения огня». Ваши кенергийцы меня совершенно захватили. У меня даже диссертация застопорилась. Можете себе такое представить?

Я, конечно, ожидал разговора об «Откровении огня» — он был неминуем. Я приготовился свести его до минимума и перейти к Петеру Касперсу. Как же трудно оказалось осуществить этот простенький план под солнечным взглядом Левы. Я почувствовал себя актером, забывшим текст.

— У меня есть друг, медиевист, — поведал Глебов, которому очень хотелось рассказать мне свое. — Когда я ему сообщил об Евларии и кенергийцах, он обратил мое внимание на ряд легенд, прежде всего на цикл о священном Граале. Там упоминается Братство Грааля. В одном из источников оно называется «общиной просветленных» и обитает где-то на Востоке. Это Братство вроде бы хранило ту самую чашу Грааля, которую европейские мистики, рыцари и трубадуры искали все Средневековье. К легендам о Граале примыкает еще один цикл — о пресвиторе Иоанне, христианском царе-священнике, правившем в некоей горной стране Истины где-то в Индии. Опять Восток и опять община «просветленных» христианского происхождения! «Просветленный», то есть человек, видящий скрытые закономерности жизни, — типичный персонаж восточных легенд, однако с некоторой натяжкой можно сказать, что у нас в христианстве имеется его аналог: это старец. Слухи о тайной христианской стране в Азии существуют с тех пор, как был осужден епископ Несторий на Соборе в Эфесе в начале пятого века. Он был объявлен еретиком, и его последователи стали подвергаться гонениям. Говорят, они бежали на Восток. Есть схожесть между «высоким пением» кенергийцев и религиозными распеваниями тибетцев. А что, если Евларий пришел с Востока? Почему бы не допустить, что он — выходец из какой-то духовной общины в Гималаях, восходящей к беженцам-несторианам, где христианство соединилось с элементами восточной мистики? Надо сказать, легенд о странах, поселках, общинах просветленных — как христианских, так и нехристианских — хватает. Возьмите ту же самую Шамбалу, которую искал в двадцатых годах в Юго-Восточной Азии Николай Рерих. Неизвестно, восходят ли подобные легенды к одному первоисточнику или просто похожи друг на друга, потому что отражают общую для всех нас мечту о совершенстве. А может, они и правда связаны с неизвестными историческими реалиями? Физических следов существования поселений «просветленных» нет, но это ничего не доказывает. Как подумаешь, что в России существовала община того же сорта, что Братство Грааля, и остался автограф одного из ее членов…

Глебов недоговорил, вздохнул, опустил голову, покачал ею и вскинул на меня сияющие глаза.

— Я ведь искал «Откровение огня» в каталогах фонда рукописей Ленинской библиотеки и Исторического музея. Так, на всякий случай. — И он смущенно улыбнулся.

— И в АКИПовском каталоге смотрели?

Лева засмеялся.

— Ну уж так далеко мое сумасшествие не зашло! Это было бы слишком! Я сам понимаю, что нет никакой надежды найти сейчас «Откровение огня», но все же… Да, я забыл вам сказать об Аполлонии Тианском! — воскликнул Лева. — Вы о нем знаете?

Я знал не Аполлония, а Аполлонию. Лева уловил на моем лице реакцию на забавное совпадение и понял ее по-своему.

— Глупый вопрос, ну конечно, знаете. Его путешествие в Индию в первом веке с посещением ашрама браминов — еще один вариант той же истории. И здесь фигурирует община «просветленных», которую по собственной инициативе не найдешь. Грек Аполлоний задал браминам дежурный вопрос софистов: знают ли они себя? Те ответили: «Мы с этого и начали, потому знаем все». — «Кем вы себя считаете?» — спрашивает тогда Аполлоний. «Богами». — «Почему?» — «Потому что мы добрые люди». Хорошо, правда? Это эпизод из жизнеописания Аполлония, принадлежащего Флавию Филострату. Он пишет еще, что брамины большей частью молчат — зачем ворочать языком, если улавливаешь мысли и передаешь их прямо в сознание? Брамины поклонялись Солнцу, то есть Свету. Они были и целителями, и хранителями тайного знания. Опять похоже на кенергийцев, не находите?

Он смотрел на меня выжидательно, рассчитывая на реакцию. Я слушал Леву и ничего не говорил. Приведенные им параллели были действительно интересны, но события последних дней, перегрузившие мою голову, мешали оценить по достоинству его рассуждения. Глебов это заметил.

— Я вижу, вы думаете о чем-то другом. — Он не обиделся, только смутился.

— Да-да, — пробормотал я. — То есть нет. В общем, и да и нет, — признался я и заговорил о Петере Касперсе.

— С сорок девятого года прошло больше тридцати лет, если быть точным — тридцать три года, — подсчитал Глебов. — На нашей кафедре преподавателей с таким стажем нет. Постойте-ка, вот вам кого надо спросить об Ольге Линниковой — Дмитрия Алексеевича Завьялова с кафедры советской литературы! Он сам учился у нас на филфаке — и, по-моему, в то же время, что и Линникова! Дмитрия Алексеевича, правда, сегодня нет. Но мы можем ему позвонить домой, если хотите. Это вполне удобно: Завьялов — профорг факультета, и в неприсутственные дни ему звонят по разным вопросам домой. Хотите?

Конечно же, я хотел. Глебов соединил меня с Завьяловым, и я спросил мужчину с раскатистым голосом, говорит ли ему что-нибудь имя «Оля Линникова». Он не задумался ни на секунду:

— Говорит!

Удачу я, надо сказать, так быстро не ожидал. Да еще какую!

— Оля Линникова, Алик Линников. Мы были однокашники, — услышал я дальше.

— Алик тоже учился на филфаке?

— Конечно. А откуда вы их знаете? — спросил Завьялов. Я рассказал.

— Вот ведь что, вот ведь что, — пропыхтел он, и я представил себе на другом конце провода человека, страдающего избытком веса, эдакого толстого, уютного дядюшку. — Увы, многого я рассказать вам о них не могу. Они проучились-то у нас всего год, даже меньше. Алика я знаю больше, он жил у меня месяц — скромный, неприметный парень. А вот Оля была факультетская красавица. У нас на курсе тогда имелись две неотразимые красавицы — она и Тома Назарова. Кстати, Тома была влюблена в Алика, я сам носил ему от нее записки. Носил и недоумевал: что она в нем нашла? Алик квартировал у меня, потому что заболел. Линниковы — детдомовцы, приехали в Москву из провинции и жили в общежитии, где комнаты на четверых, на шестерых — там не поболеешь. Вот я и взял Алика к себе в конце первого курса, когда мои родители в санатории отдыхали. Ну а потом он с сестрой ушел из университета. Почему — не знаю. Вам надо поговорить с профессором Резуновым Борисом Васильевичем. Он, знаете, был Олиной любовью. О них весь факультет сплетничал. Спросите его о ней — старик наверняка расчувствуется и разговорится. Он сейчас все время дома, прикован к постели. Операцию перенес тяжелейшую, никак после нее не оправится…