Наблюдая за племянником, она размышляла над тем, что все ее заботы и неослабная доброта, похоже, пропадают впустую. На благодарность она не рассчитывала, ни-ни, она никогда не ждала никакой награды. Уж ей ли не знать человеческой натуры! (Мысли ее громыхали по накатанной колее, как товарный порожняк; приходящие ей в голову фразы она потом опробует на милейшем докторе Парксе.) Но достойно удивления, насколько жалкий образчик мальчика являл собой Филипп. Худющий, желтый, близорукий, слабый и раздражительный. Вечно на что-то жалуется, ничего не ест, да еще эти его глупые маленькие приступы бешенства. Даже своим сверстникам и то не годится в товарищи.

Миссис ван Бир как-то упускала из виду, что по ей же установленному правилу мальчик крайне редко выходил из дома («он так возбуждается»), а в тех немногочисленных случаях, когда к нему приходили другие дети, она не спускала с них глаз и лично распоряжалась играми.

— Смотри, чтобы кролик не убежал, — сказала она, повернулась спиной к саду и прошла в глубь дома. Экономку миссис Родд она застала за протиранием обеденного стола, и, хотя слугам полагалось знать свое место, желание поделиться с кем-то не дающей покоя загадкой все-таки пересилило.

— Вы знаете, — спросила миссис ван Бир, — как Филипп теперь называет кролика?

— Нет, мэм.

— Шред… нет, Средний Ваштар. Вы не догадываетесь, что бы это могло означать?

— Ей-Богу, нет, мэм.

Миссис ван Бир разочарованно на нее посмотрела и вышла. Миссис Родд пробормотала под нос что-то неодобрительное, но по адресу ли Филиппа или хозяйки — осталось неизвестным. Вероятно, все же не по адресу мальчика, ибо когда она в свою очередь подошла к двери в сад, то обратилась к ребенку вполне дружелюбно:

— Как поживает Король Зогу, Филлипп?

— Теперь его звать Средний Ваштар, — ответил мальчик.

— Вот как! Странное имечко.

Филипп поглядел на экономку, словно ожидал подвоха. Несколько секунд он молча смотрел на нее, а потом произнес:

— Можешь его подержать, если хочешь.

Он достал кролика из клетки и по-хозяйски прижал к груди. Для своего возраста мальчик выглядел недоразвитым, голос у него был визгливый. Ему можно было бы дать лет девять, никак не одиннадцать. Он глядел на своего любимца с таким неистовым обожанием, что проницательный наблюдатель мог бы задаться вопросом, не отстает ли ребенок в умственном развитии в той же мере, как и в физическом. Даже у миссис Родд, далеко не психолога, и то промелькнула мысль, что негоже мальчику так сильно привязываться к зверушке.

— А он меня не поцарапает? — спросила она с сомнением в голосе.

— Средний Ваштар свирепый и дикий, — сообщил ей Филипп, — но моих друзей не царапает.

Миссис Родд опасливо приняла кролика на руки. Вид у Среднего был отнюдь не дикий. Глаза у него были большие и кроткие, розовый нос все время подергивался, словно он беседовал с кем-то за чашкой чая на языке знаков. Зверек был упитанный, с лоснящимся мехом. Он повернул голову и благосклонно глянул на миссис Родд. Красивый кролик, и, судя по его виду, он сам это знал.

Но в голове у него теснились другие мысли. Кроличий инстинкт подсказал, что новое человеческое существо держит его некрепко и боязливо. С жуткой силой оттолкнувшись задними лапами, как то умеют кролики, он сбросил руку миссис Родд и взлетел в воздух. Приземлившись, зверек победно стукнул по дерну задней лапой, снова подпрыгнул, уже в воздухе резко повернул направо и порскнул к клумбе с хризантемами, где принялся объедать верхи у молодых стебельков.

— Ну, вот! — укоризненно воскликнула миссис Родд.

— Не нужно было его отпускать, — возразил Филипп.

Они бросились к кролику, который забрался в самую середину клумбы.

— Родд! — позвала миссис Родд, увидев мужа, садовника. Все трое начали медленно продвигаться вперед, беря кролика в окружение.

Миссис ван Бир наблюдала за этим из окна второго этажа. Она не на шутку рассердилась. Никакая тварь не может натворить в саду столько пакостей, сколько кролик. Средний с неожиданной быстротой носился по саду вдоль и поперек, в несколько секунд успевая оказаться на противоположном конце, пока человеческие существа, безнадежно отстав, гнались за ним по клумбам. Родд старался не топтать цветы, но Филипп об этом не думул. Поджидая их, Средний объедал маковки у ближних растений. Нижних листьев он не трогал — верхушки были куда сочнее. А понимал ли он, что тем самым безжалостно губит цветы, — об этом кролика бессмысленно спрашивать. Вид у него, во всяком случае, был равнодушный; в жизни редко встречается большая безмятежность, чем написанная на морде у кролика, обгрызающего головку призового цветка. Зверек подпускал охотников на три фута и взлетал, делая в воздухе свой классический поворот на девяносто градусов. Поймали его только через четверть часа. В результате клумбы были изрядно потоптаны, а цветы порядком обкусаны.

Родд тут же взялся за грабли, дабы устранить кое-какие из бросающихся в глаза разрушений. Это зрелище, однако, не утешило миссис ван Бир. За что она платит деньги садовнику — чтобы тот ухаживал за садом или приводил его в порядок после бесчинств, учиняемых кроликами? Она огляделась — к кому бы обратиться с этим вопросом? — и почувствовала, как она одинока.

II

Розалия ван Бир не могла признаться себе в том, что не любит племянника Филиппа. У него были дурные привычки, с которыми надлежало бороться, и слабое здоровье, из-за чего приходилось держать все его развлечения под строгим наблюдением и контролем. Для этого, как считала миссис ван Бир, она не жалеет ни сил, ни времени. Что давить на мальчика доставляет ей удовольствие — такое ни разу не приходило ей в голову. В крайнем случае она могла бы еще допустить, что слишком, пожалуй, часто называет его про себя абсолютно испорченным ребенком. Вместо самоанализа она предавалась постоянным размышлениям о том, какая скучная у нее жизнь, как ей не с кем и словом перемолвиться и как вообще несправедливо обошлась, с ней судьба.

Впрочем, у нее были кое-какие основания пенять на судьбу. Она и ее племянник Филипп Аркрайт остались последними в своем роду. У нее не было родственников, которых она была бы готова признать таковыми, а в том уголке Девона, где она, можно сказать, была проклята жить, они с племянником почти никого не знали.

У деда Филиппа сэра Генри Аркрайта (возведен в личное рыцарство, не передаваемое по наследству) было три сына, которым предстояло наследовать его немалое состояние. Все трое участвовали в войне 1914 года. Старшего, Майкла, убили с тысячами других у Пасхендиля. Арнольд, профессиональный военный, один из всех прошел войну без царапины; он служил на Востоке и после конца войны отбыл с молодой женой в Восточную Африку, назначенный на ответственный пост. Он не ходил у отца в любимцах, но тон писем к нему сэра Генри смягчился после гибели старшего брата. Роберта, самого младшего, мобилизовали в феврале 1918 года. Перед отправкой на фронт он женился на Розалии Брент, дочери хозяина табачной лавочки на Уилтон-роуд в Пимлико[30]. Военный брак, такие тогда заключались сотнями. Сэр Генри был в ярости, но с отцовской яростью мало считались в 1918 году. В любом случае Роберт не успел ни раскаяться, ни испытать родительский гнев: в июле 1918-го его объявили пропавшим без вести, и больше никто о нем ничего не слышал.

Сэр Генри положил военной вдове ежегодное содержание в 500 фунтов при условии, что она не станет о себе напоминать. Грубость сэра Генри обидела Розалию еще тогда, когда она сочеталась с его сыном; новое нарочитое оскорбление ее уже просто озлобило. Содержание регулярно выплачивалось ей и после того, как она вышла замуж за невзрачного капельмейстера танцевального оркестра по имени Генри ван Бир. Сэру Генри было в высшей степени безразлично, что с ней и как. Роберт погиб, он, как все молодые люди, свалял дурака и предоставил другим расхлебывать заваренную им кашу. Розалия была для сэра Генри этой кашей, о чем мистер Арчибальд Гендерсон (юридическая фирма «Симмс, Симмс, Гендерсон и Симмс») недвусмысленно дал понять Розалии, хотя и в других выражениях. Розалия поняла, что семейство ею решительно брезгует.