Вклад бенедиктинцев в историю Запада невозможно измерить с помощью статистики. Тем не менее к началу XIV века орден дал Церкви 24 папы, 200 кардиналов, 7000 архиепископов, 15 000 епископов и 1500 канонизированных святых. В момент наивысшего расцвета ордена в него входило 37 000 монастырей. Эти цифры говорят не только о влиянии ордена внутри Церкви; идеал монашества был настолько популярен в обществе, что к XVI веку в орден вступили 20 императоров, 10 императриц, 47 королей и 50 королев.[32] Многие европейские властители в конце жизни принимали решение подчиниться уставу бенедиктинского ордена и сменить королевскую роскошь на скромную жизнь монаха. Монашеская жизнь привлекала даже варваров; под конец жизни ушли в монахи майор дом франков Карломан и вождь лангобардов Ратхис.[33]

Практические искусства

Хотя большинство образованных людей осознают в первую очередь культурный и научный вклад средневековых монастырей в западную цивилизацию, не следует забывать о том, что монахи занимались также тем, что можно назвать практическими искусствами. Прежде всего следует упомянуть сельское хозяйство. Уже в начале XX века Генри Гуделл, президент Массачусетского сельскохозяйственного колледжа,[34] отдавал должное «тому, что сделали великие древние монахи за полторы тысячи лет. Они спасли агрикультуру тогда, когда это было не под силу никому другому. Они внедряли новые агрономические приемы тогда, когда на это не осмеливался никто другой».[35] Роль монахов в этой сфере отмечают многие исследователи. Один из них пишет: «Мы обязаны монахам возрождением сельского хозяйства в Европе». Другой добавляет: «Где бы ни появлялись монахи, они превращали дикую местность в цветущую; они начинали заниматься земледелием и разведением скота, осушали болота и расчищали участки от леса. Монахи превратили Германию в плодородную страну». Еще один историк напоминает, что «всякий бенедиктинский монастырь служил агрономическим училищем для всей округи».[36] Даже не симпатизировавший Католической церкви французский государственный деятель и историк XIX века Франсуа Гизо отмечал: «Бенедиктинские монахи были главными агрономами Европы; в значительной степени именно они окультурили ее почвы, соединяя сельское хозяйство с проповедничеством».[37]

Ручной труд, предписанный Уставом св. Бенедикта, играл центральную роль в монастырской жизни. Хотя устав бенедиктинцев был умеренным и не требовал чрезмерной аскезы, монахи часто добровольно брались за тяжелую и неприятную работу, потому что для них она была способом снискания благодати и умерщвления плоти. Это, бесспорно, относилось к вырубке леса и осушению болот. Тогда болота считались бесполезными очагами заразы. Однако монахи ухитрялись жить там и преодолевать все встававшие перед ними трудности. Они довольно быстро осушали болота и превращали былые источники болезней и грязи в плодородную пашню.[38]

Монталамбер, историк монашества, живший в XIX веке, высоко оценивал вклад монахов в сельское хозяйство. Он писал: «Невозможно забыть того, что они сделали с доставшимися им необитаемыми и неиспользуемыми пустошами (а в Англии монастырям принадлежала пятая часть всех земельных владений), покрытыми лесами и окруженными болотами. Именно такова в основном была земля, принадлежавшая монахам: отчасти потому, что, стремясь удалиться от мира, они выбирали для поселения наиболее отдаленные и недоступные места, отчасти потому, что жертвователи обычно дарили монастырям ту землю, которую не могли использовать.[39] Хотя монахи вырубали лес, чтобы построить жилища и расчистить участки для земледелия, они также заботились о том, чтобы сажать деревья и сохранять леса в тех случаях, когда это было возможно.[40]

Ярким примером благотворного влияния монахов на окружающую среду могут служить торфяники в окрестностях Саутгемптона. Вот как, по мнению специалиста, они выглядели до основания Торнейского аббатства, в VII веке: «Это была одна огромная топь. В VII веке торфяники, вероятно, напоминали дельту Миссисипи или болота Южной Каролины. Они представляли собой лабиринт темных извилистых протоков; каждую весну вода разливалась и покрывала топи, оставляя после себя огромные озера стоячей воды; в остальное время года это были непролазные заросли камыша, осоки и папоротника; ива, ольха и тополь росли на плавающих островках торфа, и торфяники медленно, но неумолимо поглощали хвойные и ясеневые леса, дубовые, тисовые и тополиные рощи и перелески, которым когда-то дала жизнь эта тучная почва. Деревья, с корнем вырванные из земли наводнениями и порывами ветра, преграждали пути течению и создавали запруды. Спрятанные в лесах потоки меняли свое русло, ил и песок смешивался с черной торфяной почвой. В предоставленной самой себе природе правили бал силы хаоса и разрушения, постепенно превратившие низину в унылое болото».[41]

В XII веке Уильям из Малмсбери (ок. 1096–1143) описывал ту же местность так: «Сие есть образ рая на земле, в котором отражается неземная нежность и чистота. Среди торфяников возвышаются купы деревьев, чьи стройные вершины едва не касаются звезд; взгляд путника блаженно скользит по разнотравью, пока нога его ступает по мягким мхам. Ни единый дюйм земли, насколько хватает глаз, не оставила нетронутым заботливая рука человека. Здесь землю покрывают плодовые деревья, там виноградная лоза. Природа и искусство земледельца соперничают в своем усердии, дополняя друг друга. О благое и сладостное одиночество! Ты – дар Господа монахам, дабы они ежедневно и ежечасно становились ближе небесам».[42]

Повсюду, где бы ни появлялись монахи, они приносили с собой новые сельскохозяйственные культуры, новые агрономические приемы и новые ремесла, доселе неизвестные жителям. Они учили людей где разведению скота, где – пчеловодству, где – выращиванию плодовых деревьев и пивоварению. В Швецию монахи завезли рожь, в Парме завели сыроделие, в Ирландии стали разводить лосося, и почти всюду, где рос виноград, они ввели виноделие. Монахи создавали запасы родниковой воды, чтобы раздавать во время засухи. Монахи из монастырей Св. Лаврентия и Св. Мартина, увидев ручьи, которые беззаботно текли по лугам Сен-Жерве и Бельвиля, не принося никакой пользы, изменили их течение таким образом, что они стали снабжать водой Париж. В Ломбардии монахи научили крестьян ирригационным приемам, которые сильно улучшили плодородие тамошних почв и превратили этот регион в одну из житниц Европы. Монахи также были первыми, кто занялся целенаправленным улучшением породы скота – до них было принято оставлять это дело на волю случая.[43]

Часто пример монахов вдохновлял других. Это в особенности относилось к тому уважению и почтению, с которым монахи относились к ручному труду вообще и к крестьянскому труду в том числе. Один из исследователей писал: «Навыки хозяйствования на земле были утрачены. Болота поглотили некогда плодородные поля, а те люди, которые могли бы вернуть их к жизни, презирали соху и плуг». Но когда монахи вышли из келий и стали копать ирригационные канавы и пахать землю, «случилось чудо: люди снова обратились к благородному труду, который некогда стал презираемым».[44] Папа Григорий Великий (590–604) рассказывает следующую историю про аббата Эквиция, знаменитого проповедника VI века. Когда папский посол прибыл к нему в аббатство, то немедленно направился в скрипторий, рассчитывая найти аббата среди писцов. Но там его не было. Писцы сказали гостю: «Он в долине, косит».[45]