Рассредоточив свою погрузку по всем портам Крыма, Врангель в течение пяти дней — с 10 по 15 ноября — успел произвести эвакуацию своих главных сил и беженцев в количестве до 83 тыс. человек. Непогруженными остались, однако, почти все военные запасы, отсталые части и большое количество беженцев.
16 ноября советские войска распространились по всей территории Крыма».
Известно, что командующий войсками Южного фронта М.В. Фрунзе от имени Советского правительства 11 ноября обратился к Врангелю с предложением капитулировать, гарантируя амнистию всему личному составу Белой армии. Однако считается, что Врангель скрыл это предложение от своих войск и в ночь на 12 ноября отдал приказ об отходе к портам и эвакуации. Белым удалось оторваться от красных всего на 1–2 перехода. 15 ноября без боёв были освобождены Севастополь и Феодосия, 16 ноября Керчь и 17 ноября Ялта.
3
Трудно было забыть Слащёву день 11 ноября 1920 года: «Я по приказанию Врангеля был на фронте, чтобы посмотреть и донести о его состоянии. Части находились в полном отступлении, т.е., вернее, это были не части, а отдельные небольшие группы; так, например, на Перекопском направлении к Симферополю отходили 228 человек и 28 орудий, остальное уже было около портов.
Красные совершенно не наседали, и отход в этом направлении происходил в условиях мирного времени.
Красная конница вслед за белой шла на Джанкой, откуда немедленно же выехал штаб Кутепова на Сарабуз. В частях же я узнал о приказе Врангеля, гласившем, что союзники белых к себе не принимают, за границей жить будет негде и не на что, поэтому, кто не боится красных, пускай остаётся. Это было на фронте. В тыл же, в Феодосию и в Ялту, пришла телеграмма за моей подписью, что прорыв красных мною ликвидирован и что я командую обороной Крыма и приказываю всем идти на фронт и сгружаться с судов. Автора телеграммы потом задержали: это оказался какой-то капитан, фамилии которого не помню. Свой поступок он объяснил желанием уменьшить панику и убеждением, что я выехал на фронт действительно для принятия командования. И в Феодосии, и в Ялте этому поверили и, помня первую защиту Крыма, сгрузились с судов: из-за этого произошла сильная путаница и потом многие остались, не успев вторично погрузиться. Эвакуация протекала в кошмарной обстановке беспорядка и паники. Врангель первый показал пример этому, переехал из своего дома в гостиницу Киста у самой Графской пристани, чтобы иметь возможность быстро сесть на пароход, что он скоро и сделал, начав крейсировать по портам под видом поверки эвакуации».
Князь В.А. Оболенский вспоминал в эмиграции, как «примерно за месяц до эвакуации Крыма большевики повели в Северной Таврии энергичное наступление на войска генерала Врангеля и принудили их к отступлению на Крымский полуостров. Отступление по своей спешности носило все признаки катастрофы и сопровождалось большими потерями в людях, запасах и снаряжении».
Далее он сообщает интересные детали:
«Крымские обыватели встревожились. Люди более состоятельные наскоро ликвидировали дела и уезжали за границу, остальные уныло ожидали развёртывания дальнейших событий.
Как раз, когда последние эшелоны врангелевской армии переходили через Перекопский перешеек и через Сивашский мост, в Севастополе собралось давно уже намечавшееся совещание торгово-промышленных и финансовых деятелей как крымских, так и прибывших из Лондона, Парижа и Константинополя.
И среди них тоже настроение было тревожное. Совещание, казалось, утрачивало всякий смысл. Никому не было охоты разговаривать о ненужных уже финансовых экономических реформах, и каждый про себя думал лишь о том, как бы поспеть уехать до прихода большевиков. Но на открытии съезда появился сам Врангель и произнёс успокоительную речь. В ней он признал тяжесть понесённых при отступлении армии потерь. Но отступление было неизбежно по стратегическим соображениям, так как нельзя было держать столь растянутую линию фронта. Теперь, когда оно свершилось, Крыму уже не угрожает непосредственной опасности, ибо подступы к Крыму настолько укреплены, что взятие их было бы не под силу даже лучшим европейским войскам, а для большевиков они совершенно неприступны. На всех, слушавших эту речь, сказанную искренним и серьёзным тоном без малейшей примеси военного бахвальства, она произвела весьма успокаивающее впечатление. Торгово-промышленники занялись обсуждением очередных реформ, а жители, среди которых скоро распространилась весть о твёрдой речи генерала Врангеля, стали поспешно успокаиваться».
Уже в Константинополе Оболенский не без удивления прочёл в газетах «заявление Врангеля о том, будто бы он никогда не рассчитывал на победу и на удержание Крыма и что вся цель стратегии его заключалась в том, чтобы возможно безболезненнее провести эвакуацию армии из Крыма».
28 октября (10 ноября) днём генерал П.А. Врангель объявил о решении эвакуировать Крым представителям печати и иностранных миссий. 29 октября (11 ноября) был подписан приказ об эвакуации и подготовлено сообщение «Правительства Юга России», в котором говорилось:
«Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров, других служащих и их семей, правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведёт к большой скученности на пароходах, причём неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так в дальнейшем».
Утром 30 октября (12 ноября) приказ П.В. Врангеля и сообщение правительства были опубликованы в печати и расклеены в виде листовок.
4
В своём «Дневнике галлиполийца» белогвардейский офицер Н.А. Раевский, благодаря своим очень точно подмеченным психологическим наблюдениям, помогает нам понять тот тяжёлый путь, который прошли эвакуированные из Крыма до берегов чужбины…
«…Пишу на «Херсоне», который полным ходом несёт нас в Константинополь… Мы уже привыкли к самым невероятным приключениям, что и новое окончательное путешествие из России никого особенно не пугает и не изумляет.
А ведь если смотреться глубже, то вряд ли в мировой истории найдётся много зрелищ, равных по своему трагизму нашей эвакуации. Сто двенадцать тысяч (так определяют общее количество уехавших) после трёх лет непрерывной, тяжёлой войны едут неизвестно куда и неизвестно на что…
Захотело ехать поразительно много солдат — это, пожалуй, самое удивительное, что есть в нашей эвакуации. Понятно, что едут почти все офицеры и добровольцы…, но бросились грузиться на пароход и те, кому никакой опасности не угрожало. Доходило до смешного — является на наш «Херсон» грузиться какая-то команда. Кто такие? Оказывается — только что взятые на Перекопе красные. Без охраны, пешком прошли больше ста вёрст и лезут на пароход. Играет тут известную роль и стадное чувство — когда перед самым отходом из Севастополя прислали баржу и желающим предложили съехать обратно на берег, слезло человек двести и даже несколько офицеров. Но я думаю, что типичные Фильки в глубине души думают так: «офицерьё» едет — значит, там, за морем, будет хорошо.
Тесно, и духота ужасная. Вчерашнюю ночь спал на палубе. Было довольно холодно, но бурка покойного Бодовского спасала. В темноте ярко светились многочисленные суда международной эскадры, мерцали редкие огни на тускло освещённых пароходах. Часов в 10 вечера подъехал начальник штаба флота и передал приказание — взять на буксир баржу, немедленно сниматься и идти в Босфор. Стало легче на душе…
Подняли якорь, заработала машина, и тихо поплыл мимо Херсонесский берег…
Сегодня целый день плывём по открытому морю. Тихо и тепло. Волны никакой нет. Благодаря этому доползут до Константинополя даже маленькие старые пароходики вроде колёсного «Генерала Русского». Понемногу налаживается дело с продовольствием. Только хлеба совсем нет, зато много сахару, шоколаду и варенья.
Настроение удивительно единодушное — никто больше не желает воевать. Может быть, через некоторое время мы будем смотреть на вещи иначе, но сейчас все настолько измучены, что о возможности продолжения войны думают с ужасом. Ночую опять на палубе, среди солдат 2-го Дроздовского конного полка. Большая часть из них — бредовцы, к «загранице» уже привыкли, и полк едет почти полностью — около шестисот сабель. (…)
Сегодняшняя ночь была уже много теплее. Чувствуется, что идём на юг. Спать было ужасно неудобно. Теснота, давка, ругань, но всё-таки лучше, чем в трюме, где совершенно невозможно дышать…
Пароход слегка покачивало. (…)
Утром появились дельфины — говорят, это значит, что берег близко, но пока, кроме бесконечно розово-голубого под лучами восходящего солнца моря, ничего кругом не видно. В Константинополь должны прийти около четырёх часов дня. (…)
В три часа на горизонте появилась в синем тумане тонкая полоска Малоазиатского побережья. «Земля. Земля… Малая Азия».
Рядом со мной мрачный голос: «Чёрт с ней, с Малой Азией».
Подходим к Босфору. Серая, тусклая погода, но всё-таки оба берега очень красивы. Лиственные деревья уже голые, но трава местами совсем зелёная. На фоне неба чернеют какие-то старинные укрепления. По обеим сторонам прохода — белые маяки. Виднеются деревушки с красными черепичными крышами. Множество лодок с рыболовами-турками.
— Селям-алейкюм, — кричат с парохода. — Алейкюм селям, — отвечают турки, с любопытством рассматривая переполненный зелёными шинелями «Херсон». Поднимаем на передней мачте французский флаг. Он долго не развёртывается. В толпе офицеров и солдат острят: «Стыдится французский флаг подниматься на русском пароходе».
Грозно черневшая на вершине скалы зубчатая стена оказывается по мере приближения парохода развалинами крепости Кал аки. Рядом с ней — современная, совершенно прозаическая батарея. Насколько можно судить, форты Босфора совершенно неприступны. Стоянка у карантина очень непродолжительная. Подходят катера с французами, англичанами и турками, играющими, по-видимому, чисто декоративную роль в своей собственной стране. Несколько вопросов — есть ли больные, раненые, мёртвые, и мы, подняв якоря, «разворачиваемся» и идём дальше. Картина поразительно красивая и совсем нерусская — пинии, кипарисы, минареты и вперемежку с ними роскошные европейские виллы.
Темнеет, зажигаются бесчисленные огни, и мы, как зачарованные, любуемся картиной доброго времени — больше всего залитыми электрическим светом пароходами (значит, «уголь есть» и «лампочки не реквизированы»). Среди старинных башен Константинопольского предместья — опять-таки залитый электричеством громадный отель, снующие по берегу давно не виданные трамваи, какой-то ресторан, полный тропической зелени… Словом, перед нами вечерняя жизнь роскошного международного города, бесконечно далёкого от наших кошмаров, и она производит прямо-таки подавляющее впечатление на солдат. Сначала слышались сокрушительные воздыхания: «Одни мы, дураки, шесть лет вшей кормим, а люди живут»… а потом все замолчали и любовались морем огней громадного города и таким же морем огней союзного флота на рейде. Огненной сказкой промелькнул Константинополь… вышли в Мраморное море и бросили якорь вблизи Скутари».