Утро было тёплым. Через окно синело чистое, безоблачное небо, обещающее жаркий летний день. Но это ничуть не радовало, а скорее даже злило Игоря. Было грустно думать, что пропадает такое прекрасное лето. «Уж лучше бы дожди всё время лили — и лета было бы не так жалко, и бегали, да и работали бы реже», — подумал Тищенко.

Неожиданно Гришневич вскочил, радостно хлопнул себя по колену и крикнул:

— Что это вы дурью маетесь? Я совсем о взводной песне забыл. Мы её сейчас и выберем. Идите все сюда. Мазурин!

— Я.

— Сбегай в сушилку и позови младшего сержанта Шороха.

Когда все собрались, началась нудная процедура выбора песни.

— Строевая песня должна быть чем-то вроде марша. Кто такую помнит? — спросил Гришневич.

— Вставай, страна огромная! — предложил Фуганов.

— Нет, Фуганов, не пойдёт. Мы ведь не на фронт идём. Давайте думайте. Думайте! Что, Бытько, придумал?

— Никак нет, товарищ сержант.

— А ты думай, Бытько. Какую песню знаешь?

Как и было обычно в таких случаях, Бытько молчал, нервно переминаясь с ноги на ногу. Тищенко едва заметно улыбнулся уголками губ. Зато Резняк не удержался и засмеялся в голос, причём так заразительно, что и сам Гришневич не смог сдержать улыбки:

— Неужели, Бытько, ты ни одной песни не знаешь?

— Пусть бегут неуклюже…, — засмеялся Резняк.

— Я не понял, Резняк! Ты слишком много треплешься! — зло бросил сержант.

С лица Резняка мигом исчезла улыбка, и он испуганно пробормотал:

— Виноват, товарищ сержант.

— Пока прощаю, Резняк, но имей в виду на будущее. Бытько!

— Я.

— Скажешь ты нам сегодня песню или нет?!

Окончательно напуганный резкой отповедью Резняку, Бытько забормотал что-то нечленораздельное.

— Что? — поморщился Гришневич.

— Што ты член жуёш? Вытащы его иза рта и скажы, — посоветовал Шорох.

Бытько собрался с силами и на одном дыхании выпалил:

— Юный барабанщик.

Наступила пауза.

Гришневич и Шорох переглянулись и весь взвод, словно по команде, взорвался от смеха.

— Ты бы ещё «Взвейтесь кострами синие ночи» предложил, — со смехом сказал Гришневич.

Сержант минуты три не мог успокоиться, затем перестал смеяться и уже вполне серьёзно сказал:

— Всё — базар в сторону. Нужно песню выбирать. Сейчас буду у каждого по очереди спрашивать. Не дай Бог, кто-нибудь промолчит — хоть «Взвейтесь кострами…», но что-нибудь предлагайте. Тищенко!

— Песня про комсомольцев.

— Что за песня про комсомольцев?

— Я точно не помню, но там такие слова есть: «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…»

— Понял, знаю такую песню. Но опять про войну. Надо ещё подумать.

Но сколько не думали, никто ничего путного так и не сказал. Пришлось вернуться к идее Игоря.

— Кто полностью знает слова? — спросил сержант.

Туй несколько помедлил и спросил:

— Это той, что Тищенко предложил?

— Да. Знаешь?

— Вроде бы знаю.

— Бери бумагу, садись и пиши.

Общими усилиями текст песни вскоре был восстановлен. Курсанты переписали его себе под диктовку Туя и принялись учить. «Дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну», — едва успел запомнить Игорь, как из санчасти вернулся первый взвод, и нужно было идти на комиссию.

Гришневич остановил взвод за несколько метров до крыльца санчасти. Сверху на подошедших лениво смотрели скучающие больные-«деды». Из санчасти вышел толсторожий младший сержант с чашами и змеями в петлицах и недовольно заметил:

— Давайте быстрее, надо было сразу за первым взводом идти.

— Надо было сказать, — пробурчал Гришневич.

— Пошли бойца в казарму, пусть третий взвод идет, чтобы потом его не ждать, — попросил фельдшер.

— А что, телефон у вас не работает? — спросил Гришневич.

— Работает…

— Так возьми и позвони в роту.

— Можно и так, — несколько разочарованно ответил младший сержант и скрылся в санчасти.

— Давно бы так. А нам что — как баранам, здесь стоять?! Давайте справа по одному в санчасть шагом марш! Да не бегом, лошади, а спокойно и нежно!

Внутри был узкий коридор, к тому же курсанты еще не знали внутреннего расположения, и передние в нерешительности остановились недалеко от входной двери. Но на них напирали задние, и вскоре взвод картечью ворвался в коридор, смяв при этом двух «черпаков» на костылях, один из которых грохнулся прямо на пол. Поднявшись на ноги, он выругался и изо всей силы огрел костылем Кохановского. Тот растерянно захлопал глазами и испуганно шарахнулся в сторону. «Черпак» с поломанной ногой хотел добавить еще, но Кохановский увернулся.

«Комиссия» была представлена одним единственным старшим лейтенантом (если не считать двух помогавших ему фельдшеров). Один из фельдшеров давал всем по очереди дуть в «свисток». В зависимости от объема воздуха, продуваемого через него, стрелка «свистка» показывала емкость легких. Игорь вспомнил, что точно такую же процедуру он проделывал на занятиях по физиологии в институте. Правда, было одно несущественное отличие — если в институте «свисток» после каждого человека протирали спиртом, то делать это же для «духов» в учебке фельдшер считал совершенно излишним и прекрасно обходился баночкой с водой и рукавом хэбэ. Тищенко дунул неудачно — стрелка немного не дотянула до трех тысяч. В институте Игорь выдувал больше трех с половиной, поэтому и попросил попробовать еще раз. Фельдшер смерил Тищенко взглядом с ног до головы и презрительно процедил:

— Я удивляюсь, как такой дистрофан еще две и девять выдул. Хватит дуть — еще помрешь над этим «свистком».

Сзади засмеялись. Игорь обиженно воскликнул:

— Можно, я еще раз? Я в институте три с половиной выдувал.

— Сказано, нет — значит, нет! Следующий.

После легких измеряли рост. Игорь специально выполнил эту процедуру перед Резняком и стал дожидаться, когда того начнут измерять. Рост Резняка оказался всего метр шестьдесят шесть. Четыре сантиметра разницы позволили Игорю с гордым видом пройти мимо своего недруга. Но вскоре Тищенко вновь постигло разочарование. Его вес оказался самым маленьким во взводе — всего сорок семь килограммов против пятидесяти шести Резняка, и последний не преминул спросить с нескрываемым сарказмом в голосе:

— Слушай, Тищенко, тебя ветром при ходьбе не сносит?

— Не сносит, — буркнул Игорь.

— Потому что сапоги к земле притягивают! — захохотал Резняк.

— Дурак ты, Резняк, — обиделся Игорь и поспешил отойти в сторону.

За его спиной вновь раздался взрыв хохота. Тищенко решил, что это опять в его сторону и нервно оглянулся. Но он ошибся — взвешивали Фуганова. Игорь тоже не смог удержаться от улыбки и вернулся к весам. Фуганов потянул на сто семь килограммов.

— Ну, ты, Фуганов и бегемот! Наверное, жрешь много?! — отвесил комплимент Резняк.

Про себя Тищенко быстро прикинул, что даже его двойной вес уступает весу Фуганова. Лупьяненко весил шестьдесят один килограмм. Фуганов и Тищенко оказались рекордсменами взвода — более толстых и более худых не оказалось. Тищенко еще питал некоторые надежды на Валика, но тот весил пятьдесят два. После всех этих измерений курсантов по три человека начали заводить в кабинет старшего лейтенанта. Здесь же лейтенант выписывал каждому небольшую медицинскую книжку (аналог гражданских медицинских карточек). Игорь попал в первую же тройку вместе с Албановым и Бытько.

Албанов приоткрыл дверь и осторожно спросил:

— Разрешите войти?

— Входите, — кивнул головой старший лейтенант.

Курсанты вошли и поздоровались. Старший лейтенант сразу же роздал медкнижки и попросил их заполнить. В одной из колонок был напечатан вопрос: «Ваша основная гражданская специальность?» «Студент» Игорь уже написал в графе «род занятий» и повторяться не хотел. Немного подумав, Тищенко решил, что учителем записываться рано и вывел «пионервожатый». Здесь курсант явно врал — в институте он только прослушал лекции, а на практике пионервожатым еще не был. Но профессию, пусть даже самую завалящую, иметь все же хотелось.