— Вы — как хотите, а я в казарме останусь! — Кохановский уперся не на шутку, и было ясно, что идти придется без него.

— Хорошо, Коха, оставайся. Только смотри — если кто о нас что-нибудь спросит, скажи, что только что сапоги ушли чистить, — потерял терпение Каменев.

— Все — хватит трепаться! Идем, — Лупьяненко решительно двинулся к выходу.

За ним вышли Каменев и Тищенко.

Чайная находилась позади столовой, поэтому путь до нее был не таким уж и близким. Курсанты то и дело озирались по сторонам — Гришневич вполне мог бродить где-нибудь поблизости. В дальнем углу территории части размещалось небольшое одноэтажное здание, внутри которого тесно соседствовали прачечная, чайная, магазинчик военторга и военная почта. На дверях прачечной висела табличка: «Работает с 10 до 18. Прием белья и одежды в 12.»

— Смотри, Антон, неужели сюда кто-то белье сдает? Да, Гришневич ведь говорил, что сами стираться будем, — недоуменно воскликнул Игорь.

— А я почем знаю. Может, это только для офицеров, — пожал плечами Лупьяненко.

— Мы что — в прачечную пришли?! Пойдем быстрее в чепок — и так времени почти не осталось, — недовольно пробурчал Каменев.

После небольшой паузы будущие дневальные несмело вошли внутрь чайной, оказавшейся похожей на самое обыкновенное, гражданское кафе: такой же прилавок, за ним — самая обыкновенная женщина в белом халате (так же, как и на гражданке, не совсем белом). Все остальное место занимали три ряда небольших деревянных столиков, причем весьма элегантных. Во всяком случае, по сравнению с казарменной мебелью столики казались чем-то не от мира сего. В углу стоял цветной телевизор, и не просто стоял, а даже работал(!) и хорошо показывал(!). Игорь, привыкший к советскому «сервису», заранее к тому же сделавший скидку на армейскую среду, рассчитывал увидеть здесь что-нибудь напоминающее грязную средневековую харчевню, но, попав в чайную, широко раскрыл глаза и восхищенно пробормотал:

— М-да… Не то, что в казарме!

— Да-а, неплохое местечко. А вы еще идти не хотели. Надо будет сюда почаще заходить, — Антон первым пришел в себя и купил конфеты и печенье.

Каменев последовал его примеру. Игорь увидел бутылку молока и не удержался от искушения ее купить. Поделив поровну молоко, все тотчас же отправили его в желудки, снабдив «почетным эскортом» из печенья. После этой церемонии курсантам пришлось сделать небольшою пробежку для того, чтобы успеть в казарму.

Тищенко радовался, что им повезло — окажись в чайной очередь, пришлось бы возвращаться ни с чем. Поднявшись к себе на этаж, курсанты увидели Кохановского, стоящего по стойке «смирно» перед Гришневичем. Оказалось, что сержант отчитывал его за плохо пришитый подворотничок. Курсанты переглянулись и несмело приблизились к Гришневичу, не зная, давно ли сержант в казарме и знает ли он вообще об их отлучке. Заметив подчиненных, Гришневич оставил в покое Кохановского (к большой радости последнего) и принялся за прибывших:

— Где это вы были?

Быстрее всех нашелся Каменев:

— Чистили внизу сапоги.

— И долго вы их чистили?

— Никак нет, десять минут.

— А ну, покажите-ка ваши сапоги.

Игорь понял, что на их счастье Гришневич пришел только что и ничего не знает.

Осмотрев сапоги, сержант остался доволен их внешним видом и скомандовал:

— Наряд, в одну шеренгу становись. Нале-во. К оружейке шагом марш! Ждите там меня. Сейчас оружие будем получать.

Оружейка находилась в конце казармы и представляла собой тупик, отгороженный от остальной части массивной металлической решёткой. Похожие решётки Игорь видел в фильме о тюрьме и… в общежитии своего института. Пожалуй, фраза «получать оружие» была слишком громкой, так как всё оружие заключалось в одном единственном штык-ноже в ножнах. Ножи выдавал нынешний дежурный по роте младший сержант Бульков. Гришневич всегда разговаривал с Бульковым с некоторым снисхождением, хотя они и были из одного призыва:

— Давай, Буля, оружие, а то не будем тебя сменять.

— Можете и не сменять — мне и в наряде хорошо.

— Раз тебе хорошо, так я скажу Щарапе, чтобы он тебя в наряд почаще ставил. А?

— Да ну тебя…

Бульков предупредил по телефону дежурного по части и открыл замок. Сразу же пронзительно зазвенел зуммер сигнализации. Чтобы его выключить, надо было отодвинуть решётку и добраться до внутреннего выключателя. Но решётку заклинило, и Бульков никак не мог сдвинуть её с места. Ему на помощь пришёл Гришневич и вдвоём они быстро отодвинули решётку к стене. Неприятный, дребезжащий звон прекратился и Бульков открыл шкаф, из которого достал пять штык-ножей. Неожиданно Гришневич хитро заулыбался, толкнул локтем Булькова и весело сказал:

— Ну, Буля, сегодня вечером смеху будет! Надо после ужина рассказать, как ты в оружейку не мог влезть.

— Да ладно тебе! Сам ведь видишь, что решётку заедает.

— Плохому танцору и яйца мешают.

Это окончательно вывело Булькова из себя, и он, закрыв оружейку, тут же прочёл длинную и назидательную нотацию своему дневальному. Игорь почему-то вспомнил старую белорусскую пословицу: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат». Сейчас её вполне можно было применить. «Правда, какие из них паны — в лучшем случае управляющие, а вот мы — так точно холопы», — продолжал мысленно рассуждать Тищенко. Доставшийся ему нож был довольно старым — ещё с шестьдесят девятого года. Штык-нож был сделан из нержавеющей стали, а ручка и ножны — из прочного, коричневого пластика. Все четыре ножа дневальных были тупыми (как зад Лупьяненко — по его собственному признанию), и Игорь в душе сильно сомневался в том, что в случае необходимости нож сможет помочь ему в схватке. Штык-нож чем-то напоминал финку, но был пошире и покороче. На верхней стороне имелся ряд насечек, образующих небольшую пилку. Ближе к носу в лезвии была прорезана небольшая овальная дырочка. На ножнах возвышался такой же овальный выступ. Благодаря этому ножны можно было соединить с ножом, и получались массивные ножницы-кусачки, которые могли перекусить даже колючую проволоку.

— Штык-нож подвешивайте с правой стороны, на ширине ладони от пряжки, — пояснил Гришневич.

После выдачи оружия сержант повёл наряд на улицу для «проведения инструктажа». Тищенко и раньше видел перед казармой нарисованные на асфальте белые кружки, но только сейчас понял их назначение. Внутрь каждого такого кружка во время инструктажа должен был становиться курсант. Львиную долю всего инструктажа Гришневич придирчиво проверял подворотнички, пряжки, стрелки на хэбэ и тому подобное, и лишь в самом конце спросил у всех «Обязанности дневального». Игорь отвечал первым и поэтому сносно справился с началом. Хуже, но вполне терпимо рассказали середину Каменев и Лупьяненко, а вот Кохановскому не повезло — ему достался самый конец. Конец все знали плохо, но Кохановский не знал его вовсе.

— Ты что, Кохановский, мои слова через член пробросил? — раздражённо спросил сержант.

— Никак нет, товарищ сержант, просто я конец плохо знаю…

— Конец ты плохо знаешь?! Да ты ни хера не знаешь, курсант! Не дай бог так на разводе мычать будешь! Ты у меня тогда весь наряд на говне просидишь! Всё, напра-во. Правое плечо вперёд. Шагом-марш! Смотрите у меня, чтобы на разводе всё было в порядке!

Развод отличался от инструктажа только масштабом — он проводился сразу для всего батальона. Три сержанта и двенадцать дневальных построились в шеренгу по два. Вскоре сержантов отозвал к себе дежурный по части, а к курсантам подошёл его помощник — младший сержант из первой роты. Младший сержант осмотрел строй и спросил:

— Больные или те, кто не может нести службу по состоянию здоровья, есть?

— Никак нет! — дружно гаркнули курсанты.

— Первая шеренга — два шага вперёд, шагом марш. Обе на шесть шагов влево разом-кнись!

После всех этих перестроений помощник дежурного принялся ходить вдоль шеренг, пытаясь отыскать какие-либо «преступления внешнего вида». Но их не было, и младший сержант с постным лицом принялся в очередной раз у всех по очереди спрашивать обязанности дневального. При ответе он не требовал продолжать, и все начинали с самого начала. С началом никаких проблем не было, и помощник остался вполне удовлетворённым. После всего этого курсантов отправили на прежнее место. Сержанты вернулись и подошедший вместе с ними прапорщик (дежурный по части) рассказал несколько случаев о том, как в Минске в разных частях города были нападения на дневальных. Потом, немного помолчав, он обратился к афганской теме: