— А может, все же и от холода? — Байраков попытался отстоять свою версию.

— Сказано — нет! От холода у меня бы этого не было! — Гришневич с негодованием отверг предположение курсанта.

— Ну, тогда зад, наверное, плохо в бане мыл! — злорадно шепнул Игорь на ухо Лупьяненко.

Антон улыбнулся и одобрительно кивнул головой.

После завтрака сержант отправился в санчасть. Возвратился он довольно быстро и приказал взводу получать автоматы и готовиться к строевой. Когда все было готово, Гришневич повел взвод за столовую. Вернее, взвод во главе с младшим сержантом Шорохом ушел далеко вперед, а сержант с перекошенным от боли лицом ковылял где-то позади.

— Вот идиот наш Гришневич, да?! Вместо того, чтобы в казарме посидеть, потащился на строевую, — заметил Лупьяненко, шедший сегодня рядом с Игорем.

— Тищэнка, закрой рот! А не то счас са строя вылетиш! — предупредил Шорох.

Младший сержант обернулся назад и, видя, что замкомвзвода не успевает, остановил курсантов и решил подождать Гришневича. Но тому стало стыдно, и сержант еще издали крикнул:

— Не ждите меня — мне еще в санчасть на перевязку зайти надо. Василий, веди взвод за столовую и пока немного там с ними позанимайся. А я чуть позже приду.

Шорох повел взвод за столовую. То тут, то там на асфальте мелькали раздавленные сапогами картофелины, напоминая о вчерашней разгрузке. Из дальнего конца складов слышалось шуршание прутьев метел об асфальт — «боевую задачу» выполняла первая рота.

Гришневич вернулся гораздо раньше, чем его ожидали и, отпустив Шороха в учебный центр, сразу же начал гонять курсантов взад и вперед по площадке между складами. Сам он при этом почти все время стоял на месте, командуя издали. Правда, иногда сержант забывал о своем чире, но тот быстро напоминал о себе болью, которой прямо светилось лицо сержанта, когда он делал несколько неосторожных шагов. У Игоря во время строевой оторвалась набойка, которую он самолично прибивал на каблук сапога не далее, как вчера. И с оставшимся огрызком каблука Игорю пришлось пройти «показательным строевым шагом» мимо Гришневича.

— Хорошо, только правая нога немного в сторону заваливается, — похвалил сержант.

— У меня половина каблука оторвалась, — пояснил Игорь.

— Надо вовремя чинить.

— Да на нем места живого нет!

— Было бы желание. Ну да ладно — что-нибудь придумаем, пообещал Гришневич.

Он был доволен ходьбой Игоря и поэтому простил ему половину каблука. Теперь Тищенко едва помнил то время, когда он с большим трудом ходил строевым шагом. Сейчас Игорь был одним из лучших по строевой подготовке во взводе. Это немного скрашивало мрачное настроение курсанта, которому уже надоели бессмысленные и нудные перестроения с автоматом в руках. Окончательно измотав взвод, Гришневич повел курсантов в казарму. Тищенко едва волочил ноги. Бытько же вообще несколько раз шаркнул сапогами по асфальту. Заметив это, сержант рявкнул во всю глотку:

— Взвод! Прямо!

Курсанты загрохотали сапогами. Улучив момент, Резняк пнул Бытько сапогом под зад, высказав, таким образом, свое недовольство против шарканья последнего.

В казарме сержант начал рассказывать о своем посещении санчасти:

— Пришел я в санчасть. Впервые за полтора года, между прочим, если не считать всяких там комиссий. Посидел в коридоре полчаса — такая скука, что чуть от нее не умер. И чего это ты, Тищенко, в эту санчасть таскаешься?

— Болею…

— Болеешь? Вот я действительно болею и ничего — живой пока! А ведь мне сразу же предложили, как только сделали первую перевязку, немного полежать. Но я ни за что не согласился! Да и вообще там мрачно. Я бы там ни одного дня не смог бы прожить! А ты прожил бы, Тищенко?

«Конечно, прожил бы!» — подумал Игорь, но в ответ лишь неопределенно пожал плечами:

— Кто его знает… Если было бы хорошо, то, наверное, прожил бы.

— Эх, медицинская ты душа! Учись, Тищенко, как надо себя вести.

Вот у меня чирь и направление ложиться в санчасть, а я решил пока с вами остаться — не хочется мне что-то выглядеть перед своими бойцами «маменькиным сынком», — напыщенно сказал Гришневич.

«И чего, козел, привязался?!» — зло подумал Игорь и покинул сержанта под предлогом посещения туалета.

Часов в одиннадцать пришел Денисов и приказал Гришневичу вновь выделить людей для работы в овощехранилищах, но на этот раз не весь взвод, а пятерых человек. Игорь поспешно отошел от своей (а значит и от сержантской) койки подальше, но Гришневич был неумолим:

— Резняк, Тищенко, Гутиковский, Лупьяненко и… Валик! Идете на работу в овощехранилища. Старший — курсант Лупьяненко.

— Есть, — невесело ответил Антон.

Игорь содрогнулся от одной мысли о тяжелых металлических ящиках с мокрой и грязной картошкой, но делать было нечего, и Тищенко поплелся вслед за товарищами.

Едва курсанты отошли от казармы, как их тут же нагнал Шорох и сразу же построил в колонну и заставил маршировать строевым шагом до самых овощехранилищ… «И так день паршиво начался, так еще этого идиота черт принес», — подумал Игорь, зло покосившись на идущего рядом младшего сержанта.

Приведя людей, Шорох распустил строй, а сам тем временем пошел узнавать подробности.

— Ну и повезет же следующему призыву с сержантом! — насмешливо сказал Лупьяненко, глядя в спину удаляющемуся командиру отделения.

— Да и наш Говнище не подарок! Тем более теперь — когда его в жопу ранили. Ха-ха…, — Игорь был не прочь позлословить над сержантами, потому что с самого утра находился в скверном настроении.

— Говнище само собой! Но я о другом.

— О чем же?

— Представь себе — Говнище уволится и замком будет Чмошник.

В последнее время курсанты прозвали Шороха Чмошником, потому что младший сержант почти никогда не осмеливался никого наказывать без Гришневича и почти обо всех проступках курсантов обычно докладывал заместителю командира взвода. К тому же Шорох был еще глупее, чем Гришневич, хотя последний тоже не отличался высоким интеллектом.

— Да уж… Представляете, а мы тогда уже «черпаками» будем! — мечтательно сказал Гутиковский.

Беседу прервал возвратившийся Шорох. Он пояснил, что курсанты должны подмести пол в одном из овощехранилищ и заменить прогнившие доски в некоторых отсеках на новые.

— А инструменты? — удивился Игорь.

— Какие табе нада инструменты?!

— Пила… Гвозди там…

— Доски ужэ заранее парэзаны. Нада тольки старыя вынять, а новыя паставить, — пояснил младший сержант.

Проследив за тем, чтобы началась работа, Шорох ушел в казарму, и курсанты остались одни. А поскольку по своем положению они были заинтересованы в труде не больше, чем рабы в Древнем Риме, работа продвигалась с минимально возможной скоростью. Резняк вообще сел в сторону и лениво попыхивал сигаретой, поглядывая в сторону Тищенко и Лупьяненко, примеряющих очередную доску. В другой «связке» работали Гутиковский и Валик. Каждая из пар уже поменяла по три доски, а Резняк все так же неподвижно сидел на большой деревянной колоде, наполовину покрывшейся от сырости бледно-зеленой плесенью. Наконец, Лупьяненко не выдержал и спросил:

— Эй, Резняк — ты долго будешь отдыхать?!

— А что — ты тоже хочешь?

— Может и хочу!

— Тогда садись и отдыхай, — невозмутимо ответил Резняк.

— А делать кто будет?

— Так ведь вы и делаете. У меня все равно пары нет.

— Так замени кого-нибудь. Вон Валика к примеру.

— Валика?

— Валика.

— Эй, Валик — ты устал? — сердито спросил Резняк.

— Пока нет, а что? — ответил Валик.

Он не слышал разговора, поэтому вопрос показался ему немного странным.

— Тогда работай! Ха-ха! — хохотнул Резняк.

— А я говорю, что должны работать все! — упрямо заявил Антон, глядя Резняку прямо в глаза.

— Видишь — человек сам хочет работать?! Зачем же ему мешать? — все так же внешне невозмутимо ответил Резняк, но, не выдержав пристального взгляда Антона, отвел глаза в сторону.

— Разговор не о Валике, а о тебе!