— Стой! — крикнул он ему. — Дай же и мне кусок этой вкусной дичи; я до нее большой охотник; она водится у нас в Рэмтэ.

Британник передал ему блюдо и, смеясь, заметил при этом:

— А как ты думаешь, какого был бы мнения наш друг Эпиктет о стоике, любящем лакомства?

— Кушание это приготовлено собственно для вас, принц, — поспешил вмешаться педагог: — и меня очень удивляет такая бесцеремонная жадность со стороны Тита.

Тит покраснел; но тотчас же смекнул, что может воспользоваться замечанием педагога, чтобы выйти из затруднительного положения съесть после своей просьбы птицу, которая, как он сейчас узнал, была отравлена смертельным ядом.

— После такого замечания твоего педагога, — сказал он, — я, разумеется, не позволю себе даже и дотронуться до соблазнительного кушанья.

— В таком случае скорее передайте же его обратно Британнику, — с некоторым нетерпением сказал ему педагог.

— Нет, благодарю, не надо, — отказался сам Британник, — с меня будет и того, что я съел; да сегодня птица эта имеет какой-то странный и даже очень неприятный вкус. Несколько маслин и кусок хлеба — вот мой любимый завтрак.

И отодвинув от себя тарелку, Британник встал из-за стола и как-то странно посмотрел на друга. Тит опять покраснел.

— Уж не подозреваешь ли меня в жадности и ты, Британник? — смущенно проговорил он.

— Ты что-то утаиваешь от меня, Тит, — заметил ему на это Британник.

— Не спрашивай у меня, — мрачно отрезал Тит. — Хорошо, если я успел захватить вовремя; но успел ли я это сделать — это еще вопрос.

Британник промолчал. В него запало подозрение, что какое-то покушение на его жизнь было сделано, и он догадался, что если оно не удалось, то только благодаря другу. Скоро такое подозрение перешло в уверенность, когда через несколько часов после завтрака его схватили страшные боли в животе. Но, к счастью, он только попробовал отравленное кушанье, и потому, после первого же пароксизма, в продолжение которого ему на помощь явилась сама природа, почувствовал значительное облегчение, вскоре после чего он заснул.

Начинало уже вечереть, когда он проснулся. Возле него сидели Октавия и Тит.

— Где я и что было со мной? — спросил он как бы в забытье. — Ах, да! Помню! — тяжело вздохнув прибавил он и, схватив руку Тита, крепко пожал ее.

Вскоре после этого навестить больного явилась сама Агриппина. Она была необыкновенно бледна, и на глазах еще остались следы недавних слез. Узнав о внезапном недомогании Британника, она тотчас угадала действительную причину болезни, так как и она со своей стороны уже имела сведения о визите Поллио к Локусте, причем в ней даже возникло страшное подозрение, уж не для нее ли обратились к услугам этой ужасной женщины. Когда же оказалось, что яд был взят для Британника, такое открытие поразило ее.

Она поняла, что отчасти сама, своими неосторожными угрозами, разожгла в Нероне его враждебное и завистливое чувство к Британнику, и что со смертью этого юноши она, для сколько-нибудь успешной борьбы с сыном лишится последнего орудия. Вот почему радость ее при известии, что Британнику стало лучше и что жизнь его теперь вне опасности, была на этот раз непритворно искренняя, и, быть может, в первый раз в жизни эта властолюбивая и самонадеянная женщина почувствовала, смотря на бледное лицо больного юноши, жгучий упрек нечистой совести и упрекнула себя за то зло, какое причинило ему ее безмерное честолюбие.

Вскоре после прихода Агриппины и Нерон в свою очередь прислал своего вольноотпущенника Клавдия Етруска узнать о здоровье «возлюбленного брата». Услыхав такое лицемерие, Британник пришел в негодование.

— Передай цезарю, — сказал он, — что на этот раз его яд…

Но прежде чем им было выговорено последнее слово, Тит быстрым движением руки зажал другу рот, между тем как Агриппина, превосходно знавшая, что цезарь потребует от своего посланного точной передачи каждого слова больного, обратилась к посланному и сказала:

— Передай императору, что его брату теперь лучше, но что голова его все еще не совсем свежа. А тебя, Клавдий Етруск, — прибавила она, — я прошу, как честного человека, каким я всегда знала тебя, не передавать Нерону о том, что сказал Британник в бреду.

Етруск почтительно преклонил голову.

— Августа была всегда очень милостива ко мне и может быть уверена, что я ее желание исполню, — сказал он и удалился.

Между тем Нерон, взволнованный и тревожимый призрачными опасениями, метался по зале, словно дикий зверь в клетке. Мысль о заговорах и других опасностях не давала ему покоя. Не далее, как в это самое утро, когда он проходил после своего свидания с Поллио и с педагогом Британника крытой галереей, которой здание придворного театра соединялось с дворцом, ему почему-то так и бросилось в глаза черное пятно Калигуловой крови на стене, причем ему показалось, будто кинжал убийцы уже коснулся его горла. Услыхав от Етруска, что возле Британника Агриппина, он еще более встревожился и заволновался: уж не затевает ли она заодно с ним какой-либо заговор против него? не замышляет ли новые преступления?., может быть, даже его погибель? — и он решился лично навестить больного.

Войдя в спальню к Британнику, Нерон, не обратив ни малейшего внимания ни на Октавию, ни на Тита, удостоил своим поклоном лишь одну Агриппину, которая при его входе немедленно, однако, встала и удалилась, во избежание какой-либо новой тяжелой сцены при свидетелях. Император подошел к больному и взял его за руку: но когда он почувствовал, как при этом содрогнулась холодная рука юноши, в душе его закипела злоба. Британник лежал с высоко приподнятою на подушке головой; на бледных щеках алел больной румянец, глаза горели необычайным блеском и в упор смотрели на Нерона. Нерон не выдержал этого взгляда и, полуотвернувшись, пробормотал несколько слов сожаления и участия.

Но Британник ничего на это не ответил. Нерон насупился.

— Не сердись на него, Нерон, за его молчание, — сказала тогда Октавия, — он так еще слаб, что не в силах благодарить тебя за твое внимание к нему.

— Твоего вмешательства я не просил, — заметил язвительно ей Нерон.

— Я приношу тебе такую благодарность, какою обязан тебе, — слабым голосом проговорил больной, стараясь высвободить свою руку из руки Нерона.

Нерон отошел от него.

— Я пришел справиться о твоем здоровье, — сердито закричал он, — а ты — вместо благодарности за участие — ты встречаешь меня угрюмыми взглядами! Но я проучу тебя и дам тебе почувствовать, что я твой император, а ты — ты мой подданный, если уж тебе так нежелательно смотреть на меня как на брата. Ты же, Октавия, а также и ты, Тит, можете удалиться.

— Нет, не оставляйте меня одного, — начал просить бедный юноша, перед которым блеснула ужасная мысль, что Нерон, может быть, задумал довершить в эту же ночь начатое: — я еще очень слаб, и мне тяжело лежать тут, зная, что подле меня нет близкого человека.

Но на это Нерон ничего не ответил и, разгневанный, молча покинул спальню Британника, не отменив, но и не повторив своего приказания.

— Да хранят тебя молитвы всех добрых, — сказала Октавия, наклонясь к брату и целуя его нежно. — Остаться с тобой я опасаюсь; как бы не вышло от этого хуже для тебя.

— Но я не оставлю его одного, императрица, — сказал Тит, — и постараюсь сделать для него все, что только в моих силах.

И, проводив императрицу в соседнюю комнату, где ее ждали женщины ее свиты, Тит, подойдя к одной из них, попросил прислать скорее к нему Онезима. Онезим тотчас явился и Тит, сунув ему в руку крупную золотую монету, оставленную для него императрицей в награду за сделанное им предостережение, передал ему свои опасения и, рассказав обо всем случившемся, просил его быть настороже; а если можно, то и разузнать, не готовится ли что нехорошее, и потом через час вернуться к нему обратно. От Тита Онезим побежал прямо к Актее, которой очень подробно передал все, что слышал от Тита. Актея испугалась и, предчувствуя недоброе, бросилась сама наводить справки во дворце, сказав Онезиму, чтобы он подождал и не уходил, пока она не вернется. И действительно она скоро вернулась, и тогда сообщила ему, что Нерон заперся в своем кабинете с Тигеллином и Дорифором, и что в виду этого можно опасаться, как бы в эту же ночь не последовало новое покушение на жизнь Британника.

Сведения, сообщенные Онезиму Актеей, были очень верны. Нерон, действительно, совещался в эту минуту с Тигеллином, перед которым уже перестал скрывать свое желание удалить брата с дороги и которому рассказал очень откровенно о сделанной в этот день неудачной попытке отравить Британника.

— Но разве цезарю непременно угодно, чтобы дело это совершилось так скоро? — спросил коварный интриган.

— Не следует терять времени, если желаем вовремя предупредить тот или другой адский заговор, — сдвинув брови, мрачно проговорил Нерон.

— Тогда можно сегодня ночью?

— Ну, хоть сегодня ночью, — согласился император. — Но лишь помни, что при этом необходима глубокая тайна, во избежание всяких толков и возможного переполоха. Надо будет выдумать что-нибудь, понимаешь, какое-нибудь объяснение. Августа ничего не должна подозревать; также и Октавия. Не должны подозревать и приверженцы его, за исключением тех, конечно, на которых можно положиться, зная, что они не станут болтать лишнего.

— Из его окружающих почти все люди давно подкуплены нами, — сказал Тигеллин, — и я надеюсь, что цезарь останется мной доволен.

В эту ночь перед дверью спальни молодого принца часового почему-то не поставили, и такая оплошность показалась Титу в высшей степени подозрительной. Когда же он вдобавок услыхал от Онезима то, что сообщила этому последнему Актея, то еще больше убедился, что что-то готовится на эту ночь, и потому объявив, что сам ляжет в спальне Британника перед самой дверью, чтобы никто без его ведома не смог проникнуть в опочивальню юноши, велел Онезиму оставаться настороже где-нибудь за дверью и, в случае чего-нибудь, тотчас дать ему знать путем того или другого знака.