Глава III

В ту же самую ночь перед великолепным серебряным зеркалом сидела Юдифь Искариот. Откинувшись на резную спинку стула, она лениво заложила свои белые, точеные руки за голову и любовалась собой. Тонкое гладкое платье из виссона плотно облегало ее тело, подчеркивая мягкие линии. Золотистые волосы вились густыми волнами вокруг плеч. Темные глаза искрились то радостью, то презрением.

— Какие хлипкие эти мужчины, — сказала она вполголоса. — Даже сильный Варавва раскис, когда казнили этого проклятого Назорея! А Каиафа! Его чуть не хватил удар, когда он узнал, что завеса в святилище храма лопнула!

Юдифь рассмеялась, и губы ее сложились в такую очаровательную улыбку, что она подвинулась ближе к зеркалу — получше ее рассмотреть и запомнить.

— Нет ничего удивительного в том, что все в меня влюблены, — говорила тщеславная красавица. — С такой улыбкой я могу заставить кого угодно сделать, что захочу. Каиафа — мудрый, могущественный человек, а посмотри я на него так, — и она прикрыла глаза, придав своему лицу выражение бесконечной неги, — и он бледнеет, — так, — Юдифь распахнула глаза во всей прелести, — он задыхается от любви… А Варавва?.. Нет, я должна отделаться от Вараввы, хотя в нем есть что-то такое, что мне нравится, дикость, наверное…

Юдифь взяла черепаховый гребень и стала медленно расчесывать свои огненные волосы. Вдруг она нахмурилась.

— Все-таки немало ужаса нагнала на всех эта внезапная тьма. И даже я неспокойна, но это скорее потому, что Иуды до сих пор нет…

Она встала, высокая, стройная. Луна бросила на нее серебристый рассеянный свет, и редкостные камни на ее шее и руках слабо мерцали, как звезды.

— Каиафа сказал народу то, что я ему советовала, — радовалась Юдифь. — Что тьма была вызвана злым волшебством Назорея, одержимого бесами, которые покрыли все густым мраком и разверзли землю.

Она вдруг задумалась.

— Никакой дьявольщины в Человеке из Назарета я не заметила, — призналась она своему отражению. — Но Он красив. Правда, не той красотой, что нравится женщинам. Его красота слишком строгая, бесстрастная. Хотя в Его глазах я видела свет, испугавший меня… Потом эта гроза и мрак…

Она уняла возникшую тревогу и рассмеялась.

— Но все кончено. Назорей умер, и очень хорошо — такие фанатики опасны. Иуда теперь по крайней мере знает, что Тот, Кого он называл своим Учителем, не Бог, а просто человек. Брат скоро смирится с этим и снова будет жить с нами. Как только уляжется его бешенство, он вернется в раскаянии и грусти. Мы с отцом встретим его полным прощением и с радостью, зададим пир и будем счастливы все вместе. Да. Каиафа дал мне благой совет, и со смертью богохульного Назорея Иуда избавлен от чар.

Юдифь открыла окованный бронзой ларчик, вынула горсть драгоценных украшений и, небрежно откидывая одно за другим, выбрала большую шестиконечную звезду из крупных рубинов.

— Ничего, великолепнее этого я не видела, — прошептала она, любуясь игрой драгоценных камней. — Каиафа хорошо сделал, не подарив брошь своей болезненной супруге — бледная кожа дочери Анны не стала бы живее от этого украшения.

Губы надменной красавицы сложились в презрительную улыбку. Она высоко, победно подняла руки.

— Для таких, как я, сотворен мир! Из-за подобных мне власть имущие сходят с ума и как рабы унижаются гордые герои! Мне бы покорить могущественного завоевателя и быть повелительницей всех народов!

Вдруг шум, возникший в доме, привлек внимание Юдифи. Она замерла, прислушиваясь. В дверь постучали, и на пороге показалась рабыня.

— Что случилось? — прошептала Юдифь внезапно пересохшими губами.

Рабыня молчала.

— Иуда? — надежда в голосе Юдифь была перемешана со страхом. — Он вернулся?

— Да, госпожа, — нерешительно сказала служанка.

— Вернулся! — бормотала Юдифь, выходя на галерею внутреннего дворика. — Он дома!

Высокий человек преградил ей путь, словно пытаясь задержать. Девушка узнала Варавву, но оттолкнула его и ринулась к отцу, который стоял у одной из колонн, заслонившись руками.

— Отец! — закричала Юдифь.

Искариот открыл лицо, искаженное ужасом. Дрожащей рукой он указывал куда-то вниз. Пристально следя за этим жестом, Юдифь натолкнулась взглядом на тело, неподвижно лежавшее на каменном полу. Упав на колени, она судорожно стала отворачивать покрывало, чтобы убедиться в том, чего так боялась.

— Иуда! — закричала она потрясенно. — Иуда! — И, отдернув руки, словно могла обжечься о холодное тело брата, с бессмысленной улыбкой показала на умершего.

— Зачем вы так укутали его? Раскройте ему лицо. 1 Никто ее не послушался, и Юдифь снова заговорила:

— Иуда, проснись! Ты ведь не умер? Вчера вечером ты разозлился на меня и проклял… Сними же это проклятие… Ты не хочешь простить меня? Разве я желала тебе зла? Я только посоветовала убедиться в притворстве Назорея… Встань, встань скорее! Если ты болен, я буду за тобой ухаживать. Проснись, не упрямься! Ты слышишь мой голос, но дразнишь меня, не отвечая.

Дрожащие руки снова прикоснулись к покрывалу и отвернули верхнюю его часть. Гримаса недоумения отразилась на лице Юдифи. Разве это было лицо ее брата? Белая мраморная маска с выкаченными глазами — это бесконечно дорогой ей Иуда?.. Юдифь наклонилась к самому лицу покойника и вдруг увидела веревку на шее. Раздался душераздирающий вопль. Искариот сжал дочь в объятиях, пытаясь успокоить, но напрасно пойманной рыбкой билась она в его руках.

— Его убили! — вопила она. — Ученики Назорея убили брата, Каиафа! Где Каиафа? Нужно поймать и казнить убийц. Я требую правосудия!

Неожиданно исступленные крики прекратились. Юдифь кинулась к мертвому телу и судорожными движениями непослушных пальцев попыталась снять веревку.

— Почему никто не снимет этой ужасной веревки? Она же мешает дышать! — говорила девушка.

— Ты напрасно это делаешь, Юдифь! — послышался вдруг голос Петра. — Тебе не развязать это конопляное ожерелье — Иуда туго завязал его. Плачь и рыдай, коварная — с этого дня ты проклята навсегда!

Подняв лихорадочно-возбужденные глаза, Юдифь улыбнулась. Она была так хороша, что Петр, хотя и злился на нее, был поражен ее необыкновенной красотой.

— Навсегда, — повторила Юдифь, словно не понимая этого слова, и обратилась к изумленному Петру. — Прошу тебя, друг, развяжи веревку. Ты говоришь, Иуда сам ее завязал вокруг шеи… Но зачем?

Мощная фигура Петра грозно нависла над Юдифью.

— Ты виновата в смерти брата! — произнес он сурово.

Искариот властно сказал:

— Как смеешь ты говорить такое, незнакомец?

— Угрызения совести дают мне силу, — решительно ответил Петр. — Твоя дочь требует расправиться с убийцами Иуды… Тогда первой надо казнить ее. Это она довела брата до самоубийства.

— Ты безжалостен даже в такую минуту, — ужаснулся Варавва.

— Ни в эту минуту, ни другую у меня не будет жалости к неправедным, — заявил Петр.

— И это говорит первый христианин! — заметил тихий ироничный голос, принадлежащий Мельхиору.

Новый приступ ужаса охватил Юдифь.

— Отец! — закричала она. — Скажи мне, ведь это неправда? Иуда не мог себя убить!

Искариот не отвечал. Пристально глянув на его почерневшее от горя лицо, Юдифь замолчала. Бледная, она стояла неподвижно, как богиня скорби, изваянная в мраморе. Потом, подняв обе руки к небу, разразилась громким, пронзительно-сумасшедшим смехом.

— О, страшный Назорей! Ты одержал победу!

И, словно сраженная ударом невидимого кинжала, упала на пол.