Изменить стиль страницы

Я прекрасно помню, например, как тебя покусала дикая собака. До самого поступления в университет я временами испытывал тупую боль в паху, куда тебя укусила эта собака у Дороги мертвецов, – рана у тебя действительно была глубокой, и от нее даже остался шрам. По твоим голым ногам текла кровь, и, чтобы не запачкать свое единственное кимоно, ты, сестренка, задрала его, оголив зад, и, такая жалкая, едва переступая, медленно спускалась в долину, а взрослые мужчины, хотя ты была еще совсем маленькой девочкой, с нездоровым интересом провожали тебя глазами. Кстати, этот интерес впоследствии породил поразительное явление – через десять лет, когда тебе исполнилось пятнадцать, ты стала предметом тайного обожания всей округи. Соседки, жившие неподалеку от нашего дома в самой низкой части долины, обработали тебе рану, и, утешая меня, твоего брата-близнеца, погладили меня по тому месту, куда тебя укусила собака. Наверное, именно поэтому я так долго ощущал там боль. А все-таки, зачем тебе, пятилетнему ребенку, понадобилось тащиться к Дороге мертвецов у кромки леса, кишевшего дикими собаками?

…Сейчас необходимо вернуться к картине ада в нашем храме. Откровенно говоря, сестренка, глядя на картину ада, испытываешь такое чувство, будто смотришь в чашу кратера. Поскольку это чаша кратера, верхней его кромкой, разумеется, должна быть голая вершина вулкана, но на нашей картине кромку кратера окружала полоса темно-зеленого леса. И в самом центре обширного лесного простора обнажался клочок выжженной земли. На этой коричневой земле колыхались, подобно водорослям, ярко-красные и чуть розоватые языки пламени. В их отблесках метались черти и грешники, но, глядя на них, я еще не мог тогда осознать, что они разыгрывают передо мной взаимоотношения тех, кто приносит страдания, и тех, кто их испытывает, – между насильниками и их жертвами… Большеголовые черти со вздутыми мышцами, точно перерезанными шрамами, с опоясанными веревкой чреслами, гонялись за убегающими от них женщинами в красных набедренных повязках, угрожая им железными палками. Как я теперь понимаю, в детстве меня эта картина не пугала – напротив, меня покоряла привлекательность происходящего: мне казалось, будто черти и женщины дружно занимались одним общим делом. Мне даже представлялось, что они испытывают радость совместного труда. Складывалось впечатление, что багряное пламя предназначено не столько для того, чтобы наказать мертвых, сколько для того, чтобы вдохновить живых. Помнится, мою детскую душу такой ад вполне устраивал – попасть в него было совсем не страшно…

Однажды мне попался подлинник свитка «Повествования об аде» – это произошло уже после того, как я покинул наш край. Композиционно гравюры из «Повествований об аде» имели много общего с нашей картиной, особенно в изображении ярко-красных и розоватых языков пламени, колышущихся, как водоросли; правда, в нашей картине чаша кратера была окружена темно-зеленым лесом. Вспоминая одну и глядя на другую, я вдруг прозрел. Картина ада в нашем храме изображала не ад. Она как раз и породила у меня в детстве лжевоспоминания о строительстве деревни-государства-микрокосма.

Разрушитель и созидатели, основавшие наш край, уже начиная с века мифов стремились к тому, чтобы оградить себя от внешнего мира, оставшегося за лесом, стремились убедить его в том, что их община бесследно исчезла. В течение почти всей истории нашего края это стремление оставалось незыблемым, и в какую бы эпоху ни была создана картина ада в нашем храме, видимо, она представляла собой рассказ о том, что происходило в период созидания. И все же я считаю, что люди деревни-государства-микрокосма, словно индейцы, которые двигались задом и при этом еще заметали ветками свои следы, именно с помощью этой картины сохранили для потомства мифы и предания своего края. В противном случае как бы мог отец-настоятель собрать такое огромное количество изустно передающихся мифов и преданий нашего края? Не кажется ли тебе, что художник (я думаю, он тоже был из наших мест), которому было поручено написать картину ада для храма, где часто собирались жители долины и горного поселка, точно следуя канонам религиозной живописи, изобразил строительные работы, заложившие основу деревни-государства-микрокосма? Если это так, значит, я по-детски безотчетно – постичь это в том возрасте я был бессилен – проник во внутреннее содержание картины и сохранил в своем сердце лжевоспоминание, как если бы собственными глазами видел строительные работы в период созидания. Не достойна ли, сестренка, моя детская интуиция всяческих похвал, даже если уже тогда начали приносить свои плоды уроки отца-настоятеля, стремившегося воспитать меня летописцем нашего края, а тебя – жрицей Разрушителя.

Я вновь вспоминаю ту картину как воссоздание строительных работ в период основания нашего края, и многое в ней наполняется конкретным содержанием. Прежде всего видишь общую панораму ада – огромную красную чашу, обрамленную темно-зеленой полосой. Это дно заболоченной низины, где огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли, образовав запруду, задержали несметное количество зловонных отложений, и склоны, на которых поднимающиеся со дна миазмы уничтожили всю растительность, а наверху – чудом уцелевший девственный лес. Я отправил тебе, сестренка, свое первое письмо, в котором начал рассказ о мифах и преданиях нашего края, когда работал преподавателем в Мехико. Однажды в своей лекции я упомянул о том, что Японский архипелаг в глубокой древности был весь покрыт лесами и только человек заставил лес отступить, освободил землю для городов и сельскохозяйственных угодий – это, мол, и есть результаты его труда. В ответ один из мексиканских студентов заметил с едва уловимой горькой усмешкой:

– У нас все наоборот. Где растет зелень – там это результат труда человека.

Во время нашего разговора я почувствовал, что такая параллель не лишена основания, и мое сердце устремилось туда, к картине ада в нашем храме…

Разрушитель и созидатели начали расчистку заболоченной низины – правда, и ливень помог им, смыв много грязи, – а затем перешли к подготовке пашни. Заболоченной с незапамятных времен низине, на которой ничего не росло и откуда поднимались ядовитые миазмы, теперь угрожали густые заросли – такая угроза представлялась вполне реальной, и нужно было сковать мощь наступающих растений, а потом, по тщательно продуманному плану, выращивать только то, что было необходимо, – таков был следующий шаг. Не исключено даже, что созидателями владела неосознанная боязнь замкнутого пространства – они опасались, что зеленый лес, растущий по гребню, сомкнется вокруг них плотным кольцом и станет спускаться к долине. Может быть, этот страх, этот общий кошмар передался и нашему поколению.

Наконец началась уборка всего, что осталось на дне низины, основательно вычищенной пятидесятидневным ливнем, вызвавшим колоссальное наводнение. Видимо, костры, пылающие на красной земле в картине ада, как раз и свидетельствуют об этой работе. Между рядами костров, на которых сжигали все, что мешало превращению долины в пригодное для жизни место, энергично, не покладая рук трудились мужчины и женщины: на картине ада в отблесках колеблющихся языков пламени мужчины изображены как черти с могучими мышцами и редкими жесткими волосами, а женщины, бегающие вприпрыжку, – почти обнаженными, лишь в коротких набедренных повязках. Ливень кончился, лето было в разгаре, повсюду полыхали костры – от этого в низине стояла невыносимая жара. Поэтому все работали полуобнаженными: бедра мужчин перепоясывали фундоси[18], женщины были в набедренных повязках, едва прикрывавших наготу, – и это казалось совершенно естественным. Черти и женщины из картины ада в моем представлении целиком отдались работе – ничто другое не занимает их; видимо, таким и был труд в нашем крае в период созидания.

Если, сестренка, как следует вспомнить картину ада – огромные головы чертей, их стоящие дыбом волосы, налитые мышцы, словно прорезанные шрамами, сразу же возникает облик великанов, облик созидателей. Люди, создавшие деревню-государство-микрокосм, были сложены как черти на той картине, а их мужественные простодушные лица были полны решимости созидать. Повседневный изнурительный труд вернул Разрушителя и созидателей почти к первобытному состоянию. Если бы не этот естественный ход жизни, они, следуя до того обычаям средневековых самураев, не смогли бы основать деревню-государство-микрокосм, где весь уклад был близок первобытному. Этот почти первобытный образ жизни в период созидания оказался существенно важным в дальнейшем ходе истории – более того, он был возведен в культ как воплощение основополагающей идеи деревни-государства-микрокосма. В мифах и преданиях нашего края именно этот культ, сестренка, послужил истоком революционного движения, вспыхнувшего после первой смерти Разрушителя, который по преданию много раз умирал и возрождался.

вернуться

18

Мужская набедренная повязка в виде скрученного жгутом куска материи.