Джулия вздрогнула и пожурила недовольную птицу.

— Ах ты, злюка, я же хотела с тобой только познакомиться. Меня зовут Джулия, Джулия, Джулия, ну-ка, повтори!

— Джу, оставь его в покое, — сказала миссис Левинстон, — мы все уже за столом, пора обедать!

Джулия нехотя отошла от попугая и уселась на круглый деревянный стул, рядом со Скарлетт.

Увидев аппетитные закуски, обе молодые дамы почувствовали, как сильно проголодались. Свежий морской воздух разбередил им аппетит, и они, усевшись за стол, с нетерпением ожидали начала трапезы.

Кевин Грейни распорядился, чтоб его гостям подали пиво.

— Здесь подают прекрасное пиво, в отличии от вина, которое даже и не стоит заказывать в этом месте. — Сказал он с видом знатока.

Гости принялись за обед, и Скарлетт поняла, что не только она одна чертовски проголодалась. До тех пор, пока первый голодный позыв не был утолен, почти никто ни с кем не разговаривал и только музыка заглушала отчаянную работу вилок и ножей. Но уже спустя несколько минут, холодное пенистое пиво и сытная еда сделали свое дело, гости расслабились и разговоры не заставили себя ждать. Скарлетт, которая никогда раньше не пробовала пива, захмелела, и после второй кружки нашла его вкус превосходным. Джулия тоже не отставала от нее, несмотря на укоризненные взгляды своей бабушки, которыми старая дама одаривала внучку, всякий раз, как только та подносила пивную кружку к губам.

Эндрю Полтнер рассказал какую-то смешную историю, вполне сходящую за небылицу или анекдот, и Скарлетт с Джулией заливисто смеялись, поглядывая друг на друга, в то время как старые леди лишь сдержанно улыбались. Молодым дамам было весело от того, что они захмелели, от того, что морское путешествие сделало их настроение прекрасным, от того, что в ресторанчике этом было очень уютно, и просто от того, что они были молоды!

Кевин Грейни смотрел на Скарлетт, даже не пытаясь скрыть своего восхищения от окружающих и тоже смеялся, а Эндрю Полтнер, подливая масло в огонь, выуживал из своей памяти смешные, хоть и совершенно нелепые истории.

Музыка то умолкала, то снова играла, приглушая веселый гомон веселившихся людей, и придавая им всякий раз очередную порцию хорошего настроения.

— А у этой певицы неплохой голос, бархатный, ласкающий слух. —

Заметила Мериэм Полтнер и все согласились с ее мнением.

И вдруг Скарлетт вся напряглась, услышав слова очередной песни.

— В коляске с верхом откидным…

Скарлетт не узнала ее сразу потому, что мелодия во вступлении была другой и мотив излишне растянутым, но как только она услышала слова, они поразили ее в самое сердце, заставив глаза наполниться слезами, и все посмотрели на нее.

— Эта была любимая песня моего папы, — сказала она. — Мотив, правда, немного не тот, — и волнуясь, подхватила слова, подстраиваясь под незнакомую мелодию, напевая вместе с певицей.

ГЛАВА 32

Прогулка на яхте оказалась действительно великолепной, состоящий из массы удовольствий. И теперь уже Скарлетт могла бы чистосердечно признаться в этом Кевину и поблагодарить его за настойчивость, которую он проявил, вызволив-таки ее на свое судно. На обратном пути она стояла на палубе, укутавшись в теплую накидку и наблюдала за вечерним закатом. Все давно уже покинули палубу к этому часу, кроме нее и непокорной Джулии, которая никак не желала одеваться, пока, наконец, несколько минут назад сама не почувствовала, что окончательно замерзла. Девушка спустилась в каюту, чтобы утеплиться, пообещав, что после этого тотчас же вернется назад. А Скарлетт неподвижно стояла, прижавшись к поручню палубы, озаряемая лучами закатного красного солнца, зеркально отражающегося на ровной глади воды и качающего свои многоликие отблески на поверхности. Ее силуэт, окутанный вечерними сумерками, одиноко выделялся на фоне белеющих парусов, как на холсте, и в этой неподвижной живой картине лишь изредка шаловливый ветерок развевал ее волосы, да теребил паруса. Такой и застал ее Кевин Грейни, поднимающийся в это время по трапу. Увидев ее одну, он обрадовался и приблизившись к ней, жадно окинул восхищенным взглядом, который смутил Скарлетт своей откровенностью.

— Вы не должны так смотреть на меня, мистер Грейни, — сказала она.

— Не должен? Позвольте узнать, почему? Что мешает мне восхищаться Вами, моя дорогая гостья, почему я не должен любоваться красотой и обаянием женщины, так, как я, например, любуюсь прекрасными редкими цветами, или хорошей картиной, или этим великолепным вечерним закатом? Разве мое восхищение оскорбляет Вас, Скарлетт, или обижает?

— Нет, но! — Скарлетт замялась, в самом деле, что в этом плохого? Ведь он ничего такого себе не позволяет, она пока не может его упрекнуть ни в совершении каких-либо оскорбительных вольностей, ни в неуважительном к ней отношении, а если уж быть откровенной, то ей даже льстит то, что он восхищается ею.

— Видите ли, мистер Грейни, — сказала она, лукаво улыбнувшись, — меня, конечно, не оскорбляет и не обижает Ваше восхищение моей персоной, но оно меня, в какой-то степени смущает. Я всегда считала, что объектом поклонения мужчин должны быть молоденькие прекрасные девушки, такие, как Джулия, а не замужние дамы, как я.

— Джулия? Да что такое Джулия? — Кевин тяжело вздохнул и грустно улыбнулся.

— Для меня Вы стоите сотню таких, как Джулия, Скарлетт, и я с нетерпением буду ждать открытия бального сезона, чтобы иметь возможность вновь танцевать с Вами.

При этих словах глаза Кевина полыхнули таким страстным огнем, что Скарлетт вновь овладело смущение, а по всему телу пробежал озноб, неожиданно порожденный пылкой страстью влюбленного мужчины.

— Боюсь, что Вам не удастся этого сделать, мистер Грейни, — сказала она, — ведь сезон начинается только через две недели, верно?

— Нет, уже через десять дней. Первым, кто его будет устраивать, — Чарльз Уайвилинг, мой близкий друг, и я непременно позабочусь о том, чтобы Вы вместе с Полтнерами оказались в числе первых приглашенных гостей.

— Я же говорю Вам, это совершенно невозможно! — Скарлетт прикинула в уме, сколько еще времени понадобится им с Клаусом, чтобы окончательно завершить свои дела и пришла к выводу, что не больше недели.

— Почему?

— Потому, что ровно через неделю я покидаю Нью-Йорк.

— Как, разве Вы уже успели научиться фабричному делу? — Кевин спросил это шутя, однако в его голосе промелькнула тревога.

— Конечно, я очень способная! — ответила Скарлетт.

— Да и потом, сколько можно пользоваться гостеприимством Полтнеров, ведь я для них абсолютно посторонний человек.

Кевин изменился в лице.

— Вы шутите?

— Нет, я говорю совершенно серьезно, да и к чему мне шутить с Вами?

— Не разрушайте моих надежд, Скарлетт, останьтесь хоть на пару недель сезона. Бальные сезоны в Нью-Йорке великолепны и Вы ничуть не пожалеете если останетесь.

Скарлетт покачала головой, а сама подумала, что действительно была бы не прочь остаться на сезон, но как она объяснит свою задержку родителям Фила? С какой стати она будет оставаться в Нью-Йорке после того, как все дела будут закончены? Не скажет же она им, что хочет остаться вместе со своей оравой еще и на бальный сезон. Да это просто неприлично, как Кевин может не понимать этого?! Он рассуждает так, словно она остановилась у близких родственников и вольна делать все, что ей захочется.

— Нет, мистер Грейни, я уеду сразу, как только закончу свои дела.

В это время из каюты вернулась Джулия, укутанная в бабушкин парусиновый плащ.

— Боже мой, да уже совсем темно, — воскликнула она, — как быстро сгустились сумерки.

…….Весь следующий день Скарлетт вплотную занималась делами. Эндрю Полтненр завербовал ей на фабрику пять человек. Это были мужчины, примерно одного возраста, где-то между тридцатью-сорока годами. Двое из них были женаты и отправлялись в Атланту на временную работу, сроком на полгода, а трое других — холостыми, и они были не прочь поселиться там навсегда, если Юг придется им по душе. Клаусу эти ребята понравились, и он, обрадовав Скарлетт, сказал, что это именно те специалисты, которые им потребуются. Трое из них были поляками, четвертый бельгийцем, а пятый ирландцем, и каждый из них являлся мастером своего дела. Бельгиец Герберт умел разбираться в текстильном оборудовании и в его обязанность входило налаживать, а впоследствии и ремонтировать станки. Двоюродные братья Боб и Роджер были отличными текстильщиками, а тихий, застенчивый Алекс был великолепным закройщиком-портным. Пятый, — ирландец Питер, был и вовсе мастером на все руки, как он сам себя отрекомендовал.