– И вы не страдаете от безрелигиозности?

– Абсолютно. Я не исключаю того, что как случалось со многими, с Вольтером, как гласит легенда, аж на смертном одре, и со мной может случиться, но пока симптомов не наблюдается.

– А был самый-самый момент в жизни, который вы помните как переломный?

– Последний раз это было где-то в конце 1994 года, когда я однажды проснулся после многодневного загула и понял, что не могу встать, и что пульс у меня триста с чем-то ударов, и так далее. Я понял, что мне уже не семнадцать лет. После этого я кое-что бросил, включая вторую жену. Это можно считать переломным моментом. Но это очень скучно, конечно. Я скорее могу вспомнить какие-то яркие положительные ощущения.

– Какие?

– Я так думаю, что лучшая ночь без секса, когда-либо мною проведенная, это ночь 19 августа 1991 года, когда я циркулировал вокруг Белого дома. Там была совершенно фантастическая атмосфера, и я был просто счастлив.

– Тёма, а общественные страсти и личные в каком соотношении? Эта ночь была единственная, или вообще вы гражданин этого Отечества?

– Я боюсь, что если я за все эти годы никуда из этого Отечества не уехал, наверное, я гражданин. Хотя совершенно не хочется вставать в патриотическую позу. Ощущения, близкие к личной страсти, да, я испытывал во время этого самого путча, хотя…

– Теперь вы уже имеете в виду 1993 год?

– Нет, 1991-й. В 1993-м я опять же был около Белого дома. Чувство, естественно, уже совсем иное. История смешная. Я просто как зомби пошел на этот самый Белый дом, остановился только, когда вдруг увидел перед собой стреляющих из-за бетонной штуки солдат и подумал: что ж это такое – они в касках, и они лежат, и они за какой-то бетонной штукой, а я стою в джинсах и курточке. Я пошел обратно, долго гулял, потом решил зайти в туалет. А ближайший туалет – через мостик в представительстве компании Си-эн-эн. Я пришел на Си-эн-эн к приятелям. Там, естественно, паника: танки стреляют, Белый дом горит. Ну и стал я им рассказывать всякие истории, только что увиденные, они тут же включили камеру. И получился вот очень известный репортаж, который потом все цитировали, – о дамах с собачками и так далее. Да, и репортаж этот увидело очень большое количество народу во всем мире. И мне отовсюду звонили. У пары девушек по ту сторону океана или, по крайней мере, Ла-Манша случились сердечные приступы. В общем, тоже было очень романтично. Хотя, конечно, никакой радости, глядя на это безобразие, я не испытывал.

– Тёма, а девушки по ту сторону чем вас привлекали, и почему вы женились в результате на русской, а не на иностранке?

– Привлекали они меня, естественно, в первую очередь, тем, что это было по-другому, по-новому, нечто очень неизведанное. Ну и потом, девушки тоже были хороши собой. Почему я на них не женился? Не знаю. Отчасти, я думаю, потому, что мне казалось очень пошло и банально – жениться на иностранке. Так поступили очень многие мои знакомые, естественно, для того, чтобы уехать из Советского Союза. Мне казалось, что я не могу так банально себя проявить.

– С кем вы находите большее взаимопонимание и кто вам интересен – совсем молодые люди, ваше поколение, или те, кто взрослее вас?

– Я думаю, что интересны мне все. Другое дело, с кем-то у меня есть контакт, кого-то я понимаю, а кого-то нет. Я прекрасно понимаю людей своего поколения. И я думаю, что не хуже понимаю так называемых «шестидесятников». Это мне все очень понятно. Хотя не во всем близко и приятно. Что касается молодежи, то я ее очень плохо знаю и практически не понимаю. Но оценивать не хочу, потому что меня в молодом возрасте оценивали столь многие и столь круто, что мне совершенно не хочется рядиться в ту же тогу и с высоты своего опыта как-то опускать новое поколение.

– Я спрашиваю, потому что встречала совсем молодых людей, которые говорят о вас с придыханием.

– Я боюсь, что это такая полупроводниковая, односторонняя связь. То есть я очень рад и, пожалуй, польщен. Но не могу сказать, что они меня остро интересуют.

– А что вас сейчас остро интересует?

– Я думаю, что сегодня нет такой темы и такой стороны жизни, которая бы меня интересовала очень остро. То есть от сегодняшней политической ситуации у меня ощущение просто безнадежной злости. Она меня абсолютно не радует, но в то же время я и не могу сказать, что готов становиться каким-то страстным трибуном-обличителем и посвятить этому значительную часть жизни. Нет. К музыке я тоже охладел, хотя и не в такой степени, как это может показаться. Я боюсь, что просто в нашей стране совершенно исчезла острота музыкальной и вообще контркультурной ситуации. Острота исчезла, а профессионализм не пришел. На Западе всё намного интереснее, и тамошнюю музыку я по сей день слушаю с большим вниманием. Домашние вопросы меня интересуют, пожалуй, более остро, чем что бы то ни было. Личная, частная жизнь. То, что на самом деле касается только меня.

– Это временно? Надолго? Какой-то катаклизм может вас выбить из этого состояния? Я имею в виду общественный катаклизм.

– Да, я думаю, что может. Я всегда готов, как юный пионер, я всегда готов к каким-то новым переживаниям, страстям, действиям, акциям. Сегодняшний день место подвигу не очень-то дает. Но как только это место возникнет, я думаю, что буду в первых рядах.

– А скажите, что вы любите сегодня из мира культуры, из мира музыки? У вас есть одно-два имени?..

– Лучше бы, Ольга, вы мне этот вопрос не задавали… Я могу сказать, что таких людей в нынешней культуре, которые бы мне нравились страстно и взахлеб и от которых бы я испытывал чувство восторга, как когда-то было с Башлачевым, с Мамоновым, с Агузаровой, таких людей нет.

– Я помню, кстати, как вы нас водили в «Литературку», когда там выступал Саша Башлачев. И помню свое впечатление: совершенно дикое и странное. Другой мир. И когда я попала туда, я не могла понять, что должна чувствовать. Как если б я ела все время картошку, а мне дали попробовать селедки, которую я в жизни не ела. Такой вкусовой ужас был.

– Несовместимость.

– Да. А потом постепенно-постепенно, без дальнейших прослушиваний произошло проникновение того же самого, что я услышала. И вдруг нечто такое настоящее, трагическое, такое сильное, абсолютно истинное проросло, что я до сих пор это помню. Я никогда не говорила вам спасибо, вот могу сказать – случай свел.

В этой семье у него родилась дочка Саша.

ДЕНЬ МОЦАРТА

Владимир Спиваков

В Светлановском зале Международного дома музыки Владимир Спиваков дирижировал Национальным филармоническим оркестром России и хором Академии хорового искусства в честь 250-летия Моцарта.

Накануне я сидела в этом зале – практически одна, слушая ту же музыку.

Познакомили с ним, и – о, чудо! – иду к нему на последнюю репетицию оркестра с хором и солистами перед завтрашним концертом. Завтра – день рождения Моцарта. Сегодня он может говорить только о Моцарте.