– Тем не менее вы туда не уезжаете?
– Языка нет у меня. Значит, заработка нет. А на что я буду жить? Моя жизнь здесь. Но у меня нет ностальгического чувства родины. Мне всегда там хорошо, где мои люди, где я пригрелся. Так не бывает, что я ночью вою. Не было такого у меня. Фактически я эмигрант же. Я сорок с лишним лет живу в Москве.
– Эмигрировали из Армении?
– Да. Своего отца я впервые увидел, когда мне было двадцать девять лет. У меня семья была: я и моя мама. Больше никого.
– У вас с мамой была большая любовь?
– Счастье мое в том, что моя мать научила меня жесткости, юмору. Она невероятного юмора и плакала крайне редко. Она так разыгрывала моих друзей, они не могли догадаться, что она их за нос водит. Она потрясающая была. Меня спрашивали: в кого ты пошел? Моя мама всегда говорила, что в ее отца. Говорят, он был профессиональный тамада в Тбилиси. Потрясающий человек. Стихи писал, будучи абсолютно неграмотным… У меня тяжелое детство было. Была маленькая комната, дверь выходила прямо на улицу. Война была. Я закаленный. Бабушка моя, мама отца, научила меня читать, полюбить чтение. Мое первое потрясение было – рассказ Гаршина «Лягушка-путешественница». Я любил очень эту книгу и плакал сколько раз. Я очень люблю читать до сих пор, для меня это особый мир. Я когда что-то читаю, а сижу здесь, то думаю: сейчас поеду, почитаю дальше.
– Вы как ребенок…
– Да. Но не сюжет меня интересует. А как они думают. Например, я в последние годы в третий или четвертый раз читаю «Дон Кихота». И каждый раз обнаруживаю новое и думаю: какие мы кретины, что не видели. А там, оказывается, начало фашизма. Оказывается, это гораздо раньше, чем Ленин сказал страшную фразу: кухарка может управлять государством. Это Сервантес сделал. Санчо Панса стал губернатором и сказал: осла моего приведи, он будет стоять рядом со мной. Черкасов играет Дон Кихота – такой романтик. Ничего подобного. Это же фашист. Коммунисты родились из «Дон Кихота». Он всех заставлял: идите, скажите, что Дульсинея хорошая. Бил их за это… Или «Дядя Ваня». Я думаю: где они вычитали это? Там написано, что Астров – алкоголик, спивается. Откуда этот Станиславский, с этими усами? Почему они придумали это?
– Как удалось сохранить в себе детское восприятие?
– Знаете, я однажды слушал редкое интервью Рихтера. Ему говорят: вот вы такую-то сонату Бетховена так неожиданно играете. А он в ответ: а что неожиданного, я просто внимательно прочитал ноты.
– Это самое трудное.
– Вот. Это самое трудное.
– Скажите, ваш сиамский кот Фил здоров?
– Нет. Он умер два года назад. Это моя последняя великая любовь. Ему было восемнадцать лет, по человеческим меркам девяносто с лишним. Все равно не могу прийти в себя. Слышу его, иногда мне кажется, что он здесь где-то. Очень тоскую. Так хочу его увидеть, потрогать.
– И уже ведь не заведешь никого…
– Никогда в жизни. Заменителя нет. И не хочу.
– Его полное имя было Философ?
– Да, Философ. Он был маленький, садился так, задумывался. Ах, какой он был потрясающий! У меня три места родных. Ереван, где я похоронил свою мать. Москва, где я похоронил свою дочь. И Даллас, где похоронен Фил.
– Что важно в жизни, Армен Борисович?
– Я думаю, жить. Как это ни прозвучит примитивно. Жить. Хотеть – очень важная вещь. Мой Фил меня научил этому – хотеть. Хотеть покушать, хотеть поиграть… Потому что рассуждать скучнее, чем хотеть. Я очень люблю фразу из «Макбета». Макбет говорит про жизнь: повесть, написанная дураком, в ней много шума и ярости, нет лишь смысла. У Пастернака это плохо переведено: в ней много слов и страсти. Нет, именно шума и ярости. Фолкнер же именно отсюда взял название для своего романа – «Шум и ярость». Моего любимого… В ней много шума и ярости, нет лишь смысла.
ДЖИГАРХАНЯН Армен, актер.
Родился в 1935 году в Ереване. После школы отправился в Москву поступать в ГИТИС – не поступил из-за сильного армянского акцента. Вернувшись, стал студентом Ереванского театрально-художественного института. На втором курсе сыграл роль Ленина в пьесе Михаила Шатрова «Именем революции». Своим кинодебютом считает фильм «Здравствуй, это я».
В 1967 году начинает работать в театре Ленинского комсомола в Москве у Анатолия Эфроса. Затем переходит в театр Маяковского к Андрею Гончарову. Спектакли «Трамвай “Желание”», «Бег», «Закат», «Беседы с Сократом», «Театр времен Нерона и Сенеки» с его участием становятся событием в театральной жизни Москвы.
На его счету больше трехсот киноработ, десятки премьер на телевидении и радио.
Созданному им Московскому драматическому театру под руководством Армена Джигарханяна – десять лет.
Народный артист СССР. Лауреат Государственной премии СССР.
ПУТЬ АДАМА
Василий Аксенов
Эта беседа была опубликована в «Комсомольской правде» буквально за пару дней до того, как Василий Аксенов, сидя за рулем, потерял сознание, после чего в больнице, куда его отвезли, впал в кому. В те дни, когда готовилась эта книга, ему как будто бы стало лучше. А я все вспоминала последние слова, какими закончилась наша беседа.
Первые тоже…
– Вася, давай поговорим о женщинах. У Тургенева была Полина Виардо, у Скотта Фитцджеральда – Зельда, у Герцена – Наташа, не будь ее, не родилась бы такая великая книга, как «Былое и думы». Что такое для писателя его женщина? Случалось в твоей жизни, что ты писал ради девушки, ради женщины?
– Так не было… Но все же такое возвышенное было. И наша главная любовь – я не знаю, как Майя на это смотрит, но я смотрю так: Майя, да.
– Хорошо помню: дом творчества в Пицунде, ты появляешься с интересной блондинкой, и все шушукаются, что, мол, Вася Аксенов увел жену у известного кинодокументалиста Романа Кармена…
– Я ее не уводил. Она была его женой еще лет десять.
– Ты с ним был знаком?
– Нет. Я один раз ехал с ним в «Красной стреле» в Питер. Я был под банкой. И что-то мы с ним говорили, о разном. А я уже слышал о его жене. И я ему говорю: правда ли, что у вас очень хорошенькая жена? Он говорит: мне нравится. Так он сказал, и я забыл про это. Хотя, может, где-то отложилось.
– Сколько лет тебе было?
– Года тридцать два или тридцать три. Я был женат. Кира у меня была жена. Кира – мама Алексея. И с ней как-то очень плохо было…
– В то время?
– Да вообще всегда.
– Вы плохо жили?
– На самом деле мы неплохо жили. Мы жили, в общем, весело. До рождения ребенка, до того, как она так располнела…
– Все изменилось оттого, что она располнела? Тебя это стало… обижать?..
– Ее это стало обижать. Я к этому времени стал, ну, известным писателем. Шастал повсюду со всеми нашими тогдашними знаменитостями… разные приключались приключения… она стала сцены закатывать…
– А начиналось как студенческий брак?
– Нет, я уже окончил мединститут в Питере. И мы с другом поехали на Карельский перешеек, наши интересы – спорт, джаз, то-се. И он мне сказал: я видел на танцах одну девушку… Она гостила там у своей бабушки, старой большевички. Та отсидела в тюрьме, ее только что отпустили, это был 1956 год. А сидела она с 1949-го…
– И твоя мама сидела…
– Моя мама сидела в 1937-м. А Кирину бабушку каким-то образом приплели к делу Вознесенского…
– Какого Вознесенского ты имеешь в виду?
– Не Андрея, конечно, а того, который направлял всю партийную работу в Советском Союзе. Его посадили и расстреляли. Приходил его племянник, который рассказывал, как тот сидел в тюрьме в одиночке и все время писал письма Сталину, что ни в чем не виноват. И вдруг в один прекрасный момент Политбюро почти в полном составе вошло в его камеру, и он, увидев их, закричал: я знал, друзья мои, что вы придете ко мне! И тогда Лазарь Каганович так ему в ухо дал, что тот оглох.